– Приветствую тебя, наместник, – устало поднял почерневшую руку Гелл.
– Вырвался… Сколько людей привел? Почему без до-спехов?
– Дошли – семьдесят. Из плена. Меня откопали под кучей тел. Остальные – перебиты.
– Как же вас отпустили?
– Сказали: идите! И не посмотрели вслед. Наверное, потому, что орлы не питаются падалью. Это – удел ворон.
– Не заговаривайся, Гелл! У тебя помутился разум от страха!
Липпин говорил все медленнее и спокойнее. И это было плохим признаком.
– Наместник, я был там, где других, – тут он остановился и тяжело посмотрел на Липпина, – не было. Другие бежали, когда огонь выжигал нам глаза, а мечи крошили наши панцири!
– Успокойся, Гелл, – наместник покосился на стоящего в тяжелом и мрачном убранстве Ифа, – здесь некого винить.
– Ты так думаешь? – как-то странно повел головою Гелл, словно что-то сдавливало шею, – будь по- твоему. Я могу идти?
– Нет, Гелл, садись и рассказывай. И ты сядь, жрец.
Наместник привычно сел у стены, облокотясь на левую руку. Гелл – по другую сторону стола, верховный жрец – сбоку, спиною к окну, отчего лицо его трудно было разглядеть.
– Налей себе вина. Я слушаю.
Гелл отпил из чаши глоток:
– Когда я очнулся – на мне не было ни меча, ни доспехов. Оставшиеся в живых собирали тела. И делали они это всю ночь, – тут на мгновение он прикрыл глаза и отставил чашу. – Под утро закопали… Да, меня стерегли. Потом допросили. Сам Учитель и его помощник – твой бывший раб. Затем отпустили.
– Не потребовали от тебя даже слова?
– Я отказался дать.
– И все-таки отпустили… Почему?
– Я же сказал – они знают свою силу.
– Ты видел вблизи их оружие?
– Слишком близко, наместник. Доспехи их надежней наших, а мечи – длиннее и крепче. Но страшней всего – огненные трубы, нет от них спасения!
– А что же сам Ис? – вклинился в разговор верховный жрец.
Гелл даже не повернул головы в его сторону.
– Гелл, мне это тоже интересно, ведь со времени моей беседы с ним прошло много месяцев, – помог жрецу наместник.
– Душу он скрести умеет даже тем, у кого и души не должно быть.
– Таким, как ты, Гелл?
Тот не ответил и угрюмо посмотрел в угол, минуя взглядом черную фигуру жреца.
– Ладно, иди, Гелл!
Тот встал, тяжело повернулся. И медленно вышел за дверь.
– Видишь, наместник…
– Вижу, верховный жрец, – не дал ему закончить Липпин, – сегодня же напишу императору, и через месяц здесь будет еще десять тысяч! Сорную траву – с корнем. И место выжжем, где она росла.
– Воистину так. Может, и мне поднабрать храмовых стражей? Им легче поддерживать порядок в городах…
– Пройдись по тюрьмам. Подбери уголовников – самый надежный на эту работу народ.
27
Учитель и Улук, хотя и не были большими стратегами, понимали, что лучше бить противника до подхода главных сил. Но сил недоставало, да и метательных снарядов хватило только на отбитие штурма. А пока Геф и его мастера наготовят новых, нужно какое-то время. И людям нужен был отдых.
Но и наместник, слишком торопясь к стенам Священного города, не удосужился сразу заткнуть горлышко Узкой щели, не говоря уже о южном проходе, благодаря чему, пока имперские войска закрыли оба выхода из долины, туда спустилось около тысячи человек. Вновь прорваться в долину имперские войска не смогли даже на южном перевале – там они наткнулись на колючую проволоку в три ряда, прикрытую тремя сотнями стрелков с самострелами и четырьмя метательными трубами. Получив несколько залпов из-за проволоки, они перестали лезть на рожон и в свою очередь перерезали перевал рвом и валом с частоколом по его гребню. То же было и в Узкой щели – там сотня последователей смотрела сверху, как возникший во время дождей поток размывал имперские сооружения. Грозы и ливни бушевали на перевалах, а в долине шли несильные, теплые дожди.
В крепости заканчивали работу по устройству жилья – хватало всем, был даже запас. Занимался в своей мастерской Геф, училась врачевать Мер под руководством Иса, а Улук муштровал новобранцев и планировал военные реформы. Лишь бдительный Нави продолжал спать с мечом, но и он временами, жалуясь на здоровье, по вечерам заходил к врачевательницам, в свою очередь обучающимся у Мер. Но ни Мер, ни Ису он на здоровье не жаловался.
