олимпийцев. Евреи, сарматы, готы твердо держатся своих верований, но эти владыки мира, какими они себя считают, не веруют ни во что. Люди, как Агафодор. свято почитающий учение древних мудрецов, между нами редки.
– Мнится мне, – сказал молодой воин, – не пора ли проповедовать народам новую веру.
– Какую? – спросил старик. – Истину? Да разве народ способен познать истину?
– А евреи? – заметил Вадим.
– Евреи! – возразил волхв. – Их учение во многом сходно с учением мудрецов. Но разве и у них народ его не исказил? Сколько у них разных толков? Есть между нами и тайно поклоняющиеся тельцу из золоченой меди, есть и поклонники Молоха, финикийского бога, требующего человеческих жертвоприношение, как Перун у тиверцев и угличей.
– Я бы стал проповедовать веру, доступную народу! – объявил витязь.
– Когда ты был у меня после битвы с команами, я видел в твоем будущем нечто, чего я тогда тебе не сказал. Это было именно то, что твой путь опасен. Будут дикие варварские народы, которые пожелают тебя обоготворить и возвести в свои Зевсы. Ты их образумь и воздержи от этого стремления. Зачем слыть богом, когда суждено быть великим человеком? Встретишь народы совершенно дикие – учи их поклоняться силам природы, они священны и управляют духами благими. Учи их любить добро и бороться против зла, не поклоняться ему. Учи чтить предков. А теперь ложись. Спи спокойно и да осенят духи правды твой сон.
ГАМАНОВО УХО
От старого Драгомира Вадим отправился в город и нашел его далеко не в обычном состоянии. Многие лавки были заперты, на улицах толпился народ и не давал проезда колесницам. Возницы и седоки при этом неистово ругались, но это не помогало. Через густую толпу не было возможности проехать. Многие пробивались вперед, щедро раздавая удары направо и налево. Чаще всего получали сдачу и завязывалась драка. Молодой воин дал себя увлечь потоку и скоро очутился на Мытарской улице, главном мощеном пути, среди переулков, населенных евреями.
Здесь происходило нечто невообразимое. Все двери в домах были выбиты. На крышах были толпы сорванцов, преимущественно молодежи. Сверху вниз бросались драгоценные сосуды, домашняя утварь, лоскутья драгоценных одежд, что еще более увеличивало давку. По воздуху, как зимний снег, летел гусиный пух и облеплял одежды собравшихся на улице. Мягкие перины и одеяла выносились на крыши, распарывались и содержимое их пускалось по ветру. Несколько убитых валялось на улице. Раненые оглашали воздух стонами. В дверях многих домов происходили свалки. Евреи не пускали нападающих, которые рвались все с большим ожесточением. В погроме участвовали греки, сарматы, персы, даже немногие находящиеся в городе готы и степные скифы.
Вадим пустил коня во всю прыть.
– Эй, эй! Народ подавишь! – крикнул ему кто-то из толпы.
– Народ! – гаркнул он. – Да разве вы народ? Вы звери! Днем дома разрушать! Что сегодня? Ради какого праздника весь город пьян?
Громкий хохот раздался в толпе.
– По роже будто не жид, а как за этих подлецов заступается! – крикнуло несколько голосов.
– Я только что приехал, – громким голосом провозгласил витязь. – Дел ваших не знаю. Вижу только, что вооруженные воины громят жилища жителей своего же города, грабят и разоряют их имущество.
– Убирайтесь, пока целы! – послышались возгласы. – Вот защитник нашелся. Вздернуть его под первую крышу.
– Вздернуть меня успеете, – загремел голос Вадима. – Слушайте, люди танайские! Кто бы какому богу ни веровал: Белобогу, Тору, Зевсу или Ахура-Мазде! Слушайте! Кто из вас мстит за свою обиду?
На такой вопрос мало кто нашелся ответить. Но решительное положение, принятое удалым витязем, на многих произвело впечатление. Вокруг него столпились, оставив на время еврейские жилища в покое.
– Воин благородный! – заговорили некоторые. – Они кровопийцы, они мытари, они ростовщики, они наши разорители.
– А на разорителей разве суда нет? Градоправитель? Фесмофеты[9]? Да и в Пантикапеи мудрый царь, которому жаловаться можно!
Один старик выступил вперед.
– Судились мы много раз. Присуждали их к пеням. Мы же эти пени сами и платили.
– Неправдоподобны слова твои, старик, – удивился витязь.
– Правда! Заплатят пеню. На другой день во всех еврейских лавках весь товар вздорожает. Все опять в их руки вернется, и пострадавший от суда окажется вознагражденным с избытком.
– Да разве в городе нет лавок, кроме еврейских?
– Есть-то есть, да они как-то нашим женам, дочерям и евнухам угодить умеют.
– Заколдовали их! – насмешливо сказал воин. – Отчего же на их хитрость хитростью не отвечаете, а мешки с их золотом опоражниваете и перины на ветер распарываете?
– Они очень дружно друг за друга стоят, и старейшины их в повиновении держат.
– Кто же вам мешает так же дружно один за другого держаться и повиноваться вашим старшинам... Слушайте, люди разумные, не опьяненные ни вином, ни неблагородной страстью. Погром, недостойный мужей, граждан, воинов, помогите прекратить. Срамников, позорящих свои народы, разгоните по домам. Кто же обижен – те за мной. Идем жаловаться старшинам еврейским. Они рассудят. Елиуду бень-Иеремию, Елеазара бень-Охозию и Иоада бень-реубена я знаю за мужей праведных. Не они станут прикрывать своей властью ростовщиков и грабителей. Кто не потерял разум, все за мной!
Слова и все поведение Вадима на многих повлияли. Стали перешептываться между собой и скоро вокруг молодого воина собралась достаточно большая кучка людей разных племен, которые двинулись вперед по улице, унимая не в меру расходившихся буянов. Скоро им встретился отряд воинов под предводительством двух сотников. Народ продолжал выкрикивать громкую брань, но от домов евреев начал отступать, избегая
