спросил: «А какая тому может быть причина? Отец мой Симон и дядя Ионафан разве не со славой исполняли священные обязанности первосвященника? Разве не достаточно славны в летописях народа иудейского имена Маттафия и сыновей его? Род Маккавеев освободил Израиль от чужеземного ига и славно его будущее во веки веков!» «Все так! – ответствовал Елеазар. – Но, во имя славного рода Маккавеев, я тебя и прошу сохранить царство и отказаться от первосвященства». «Так открой мне причину! – сказал Гиркан. – Было тебе видение или откровение свыше?» «Царь! – сказал коленопреклоненно Елеазар. – Тебе самому ведомо, что, когда город Модаин был взят сирийскими воинами царя Антиоха Епифана, твоя мать попала в плен к сирийцам и оставалась в их руках, пока блаженной памяти Симон, отец твой, не взял города обратно. Теперь мы не знаем, чей ты сын: Симона, Антиоха или неведомого сирийского военачальника?» Слыша такие слова, все книжники онемели. Сорок лет царь Гиркан уже был первосвященником. Заявление Елеазара его возмутило. «Что скажете, священники, книжники и левиты!» – воскликнул он. Все продолжали молчать. Царь был до того разгневан, что призвал воинов своих и приказал им всех присутствующих избить, кроме Елеазара, который был отведен в темницу и затем всенародно сожжен заживо. Но многие книжники не были на пиру у царя Гиркана. Они стали мстить за учителей и братьев своих, и враждовали с царем до самой его смерти. В народе тогда уже начали появляться чистые, обособленные, как они себя начали звать. От слова «фарас» – отделиться, они стали называться фарисеями, и, мнится мне, что уважаемый бень- Матфан из их числа.
– Ты это сказал, а я этим горжусь! – горячо воскликнул Елисей.
– И я тебе скажу, – продолжал так же спокойно равви Иеред, – что ваши люди чаще всего люди почтенные. Они горячи, они очень уверены в своем уме и совершенстве. Но они не враги истины, и им часто мучительно хочется иметь откровение, подобное Моисею и пророкам. Явись учитель, не согласный с их учением, они будут его оспаривать, они запретят ему говорить, но на убийство они не пойдут.
– Велико человеконенавистничество среди учеников бень-Шетарха, – сказал Иона бень-Манассия. – Я колена Манассии. Был я в Иерусалиме раз в жизни. Везде принимали меня хуже язычника. Бывали такие, которые мне серебреники, которые я должен был от них получить, не давали в руки, а швыряли на скамью, говоря: «На! Бери, самарянин!» И раз я, уходя из их дома, вижу, сейчас начинается моление, кропление благовониями, окуривание. Одно мое присутствие делало уже дом их нечистым. Но не все иудеи одинаковы, – продолжал Иона бень-Манассия. – Моя бабушка часто рассказывала нам, как еще в молодости встретила она одного иудея, который, говорила она, верно пророк, гораздо больший, чем все те, которых книги хранятся в храме Иерусалимском. Бабушка моя была колена Ефрема и жила в городе Сихар, близ участка земли, данного праотцем Иаковом сыну своему Иосифу. Бабушка была молодая и красивая женщина, но все работы по дому выполняла сама. Ходила за водой сама очень часто. Идет под гору к колодцу. На голове у нее амфора. Колодец же у нас священный. Его приказал вырыть еще патриарх Иаков и сам при рытье его несколько лопат земли вынул. Сняла амфору с головы, привязала к ней веревку и опустила в колодец. «Дай мне пить!» раздался близ нее мягкий, кроткий голос. Она обернулась и увидела молодого иудея, с длинными волосами, раздвоенными по сторонам. Глаза его пристально на нее смотрели. Было что- то доброе, вдумчивое в этих глазах. Бабушка моя стала перед незнакомцем и как-то оцепенела, не зная, что сказать. Она стольких иудеев на своем веку видела и так много терпела от них оскорблений, что в эту минуту своим ушам не верила. «Ты, – сказала она, – просишь пить у меня? Кто ты и кто я?» «Если б ты знала, кто я, – сказал незнакомец, – ты бы у меня попросила воды живой. Кто выпьет ее, тот не будет жаждать во веки, а вода сделается в нем источником жизни вечной». Бабушка не понимала слов этих и сказала иудею: «Неужели ты более отца нашего Иакова, который дал нам этот колодец? Он сам из него пил, и дети его, и скот его. Дай мне воды живой, чтобы мне более не иметь жажды и не приходить сюда черпать». Но потом она сама не рада была, что продолжала этот разговор. «Поди, позови своего мужа и приди сюда!» сказал ей странник. Услыхав требование иноплеменника, смотревшего на нее своими кроткими, но проницательными глазами, она растерялась и едва внятным голосом проговорила: «У меня нет мужа». Он ей ответил: «Правду ты сказала, что у тебя нет мужа. Ты имела пять мужей, а тот, которого ныне имеешь, не муж тебе; это справедливо ты сказала». Бабушка остолбенела. «Я вижу, что ты пророк!» – воскликнула она. Взглянув на Гаризинскую гору и увидев развалины храма, разрушенного Гирканом, она рассказала пророку о скорби всей Самарии, и доныне терзающей сердце всякого сына Иосифа. Он тогда произнес слова, которые бабушка так часто повторяла, что я помню их слово в слово: «Поверь мне, что наступает время, когда не на горе сей и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу. Настанет время и наступило уже, что истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет себе. Бог есть Дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине». А ведь правду сказать, именно духа-то у учителей иудейских и нет, а потому и учение в устах их не трогает сердца. Два дня прогостил чудный незнакомец в Сихаре, в доме и ныне принадлежащем моему отцу. Много сходилось людей из Сихема, Сихары, Самарии и других мест. Многие поучались у пророка, а многие и поныне верят, что Мессия, обещанный пророками, уже пришел на землю и свет учения Его скоро озарит весь род человеческий. Что касается моей бабушки, то она всю жизнь помнила чудного незнакомца и часто видела его во сне. В горе он ей был утешением, в сомнениях ниспосылал решения благие и удерживал от зла. Прошлого года, когда я был уже в Танаисе, она умерла и, умирая, видела его в облаках, в сиянии славы. Лицо ее приняло радостное выражение. Она громко, с великим восторгом воскликнула: «Иду, Господи, иду. Прими меня, грешницу!» И почила.
– Верю я, – сказал Елисей, – что твоя бабушка была почтенная женщина. По словам твоим, я полагаю, что ее пророк был один из учителей ессеев. Они одеваются просто, имеют общий стол, молятся при восхождении и захождении солнца, постятся, воздерживаются от клятвы. Многие пребывают в безбрачии. Они много говорят о поклонении Богу в духе и истине, и для них все люди равны. Но, конечно, не из ессеев изойдет Мессия. Время его близко. Семьдесят седьмин пророка Даниила завершились. Царствие вавилонское, персидское, македонское погибли; четвертое, железное римское царство идет к упадку. Придет скоро великий вождь Израиля. Он низвергнет цезарей с престола римского и сделает народ Божий властителями мира. Земное царство Мессии, – продолжал Елисей, – продолжится тысячу лет. По окончании их, Господь призовет Мессию к себе. Тогда же сгорит земля и все дела ее. Затем последует воскресение мертвых и последний всеобщий суд для человеков праведных и злых, верующих и язычников.
– Все это возможно, – отвечал Елисею Иона. – Но не возможно ли и то, что Мессия будет не царь, а лишь великий пророк, который научит людей быть праведными и любящими, и укажет им путь к царствию Божию? Так мыслили многие друзья, собравшиеся у моих деда и бабушки.
– Так царствие Божие не придет на земле! – возразил резко Елисей.
– Как не придет? Придет и вселится в нас! – отвечал горячо самарянин.
– Как это так? – спросил раздраженно Елисей. – Царствие без царства и царя я не понимаю.
ЧЕРНИГ, БРАНКО И ПОЛТАВ
Около месяца простояли асы в степи, располагаясь станом через ручей против хазарского. Сарматские кузнецы поставили свои огни и наковальни над ручьем и работали для хозар обоюдоострые мечи, перерубающие всякое железо, щиты из воловьих кож, обитые медью и железом, грушевидные и сходные с еловой шишкой шлемы, доспехи наборные. Хозары за оружие платили им быками, баранами и козами. Многие воины ходили на охоту в степь и в небольшой лес, не слишком отдаленный от стана. Приносили оленей и диких коз. Били и диких свиней, и множество зайцев, которых хозары не трогали, как животных нечистых, и которые поэтому развелись в стране в неимоверном количестве. Сарматы и готы жарили их на своих вертелах в стане. Евреи же смотрели с омерзением на это потребление поганых зверей.
