негодяя, помогавшего Эстрейхеру. И этого нельзя ни забыть, ни простить. В дороге, окруженная нежными заботами мальчиков, Доротея понемногу успокаивалась. Заветный срок приближался, а с его приближением восстанавливались ее силы, возвращалась вера в жизнь и решимость довести дело до конца.
— Знаешь, Кантэн, — шутила она не раз. — Мы с тобой — аргонавты, плывущие за золотым руном. Понимаешь ли ты, какие дни мы переживаем: еще три-четыре дня — и золотое руно будет нашим. Барон, через неделю вы будете одеты, как лондонский денди.
— А ты — как княжна, — отвечал Кантэн ей в тон.
Но в глубине души он не очень радовался близкой перемене и боялся, что богатство испортит их отношения.
Доротея знала, что испытания не кончены и впереди предстоят ей новые битвы, но пока наслаждалась передышкой и была готова ко всяким случайностям.
На четвертый день пути они переправились через реку Вилэн и двинулись по правому, скалистому берегу. Местность была пустынная, бесплодная, каменистая. Солнце жгло немилосердно. Но на следующее утро они прочли на придорожном столбе: «Рош-Перьяк, 20 километров».
— Сегодня будем там, — сказала Доротея.
Переход был очень трудный. На пути они подобрали старика, лежавшего под камнем у дороги. От пыли и солнца старик был почти без сознания. А впереди плелась какая-то женщина с кривоногим ребенком. Но лошадь была так измучена, что не могла их догнать. Мальчики уложили старика в фургон рядом с Доротеей. Это был грязный, изможденный старик, одетый в жалкие лохмотья и подпоясанный веревкой. Только умные бойкие глаза сверкали на его бескровном лице. Доротея дала ему пить и спросила, чем он живет. Старик не сразу ответил.
— Не стоит жаловаться. Мой отец был тоже бродягой и всю жизнь месил по дорогам грязь. Но он был человек умный и всегда повторял мне: «Гиацинт, — это меня зовут Гиацинтом, — стойкий человек не бывает несчастным. И я скажу тебе секрет, которому научил меня дедушка: богатство в стойкости души. Так и запомни: в стойкости — богатство».
Доротея невольно смутилась, услыхав от бродяги перевод латинского девиза «In Robore Fortuna».
— А кроме этих слов, — спросила она, — ваш отец не оставил вам ничего?
— Он дал мне добрый совет ходить каждый год 12 июля в Рош-Перьяк и ждать кого-то, кто рано или поздно подаст мне милостыню в сотню, а может быть, и тысячу франков. Я каждый год бываю здесь, но до сих пор никто не подал мне больше нескольких медных монеток. Был я и в прошлом году, бреду и теперь, а если буду жив — приду и на будущий год.
Через час фургон догнал женщину с кривоногим ребенком. Доротея посадила их в фургон. Женщина оказалась работницей из Парижа. Шла она в Рош-Перьяк помолиться о выздоровлении ребенка.
— У нас в семье всегда ходили в Рош-Перьяк, — объяснила она Доротее. — Чуть заболеет ребенок, его везут к 12 июля в часовню Святого Фортуната.
Таким образом, и в семье парижской работницы, и в семье князя д'Аргоня жила одна и та же вера в чудо, связанная с днем двенадцатого июля.
К вечеру добрались до Перьяка. Доротея стала расспрашивать о замке. Это были дикие развалины в девяти километрах от деревни, у самого моря на пустынном каменистом полуострове.
— Переночуем здесь, — решила Доротея, — а завтра, рано утром, двинемся дальше.
Уехать на рассвете, однако, не удалось. Ночью Кантэн внезапно проснулся от запаха дыма и треска огня. Он вскочил и увидел, что пылает крыша сарая, под которым стоял фургон. Он поднял крик. Прибежали случайно проезжавшие крестьяне и помогли вытащить фургон. Не успели вытянуть его из-под крыши, как крыша рухнула. Доротея и мальчики была невредимы, зато пострадала Кривая Ворона. Она была вся в ожогах, так что нельзя было ее запрячь. С трудом удалось нанять другую лошадь и шагом двинуться в путь. Кривая Ворона едва семенила за фургоном, привязанная к задней дверце. Проезжая мимо церкви, Доротея увидела старика и женщину с хромым ребенком. Они сидели на паперти и просили милостыню.
В половине десятого фургон остановился возле дома с вывеской: «Постоялый двор вдовы Амуру». В ста метрах от постоялого двора виднелся полуостров Перьяк с пятиконечным мысом, похожим на руку с растопыренными пальцами. Немного левее впадала в море река Вилэн.
Все вышли из фургона и сели пить кофе в полутемном зале трактира. Позавтракав, мальчики принялись за лечение лошади, а Доротея разговаривала с хозяйкой. Спросила она и про замок Перьяк.
— И вы туда же? — удивилась хозяйка.
— Разве я не одна? — ответила Доротея вопросом.
— Туда уже приехал господин с дамой. Они приезжают уж несколько лет. Раз даже ночевали у меня. Вы знаете, они из тех, что ищут…
— Что они ищут?
— Болтают наши, будто клад. Здешние не верят, а приезжие интересуются. Есть такие, что роют в лесу, приподнимают камни.
— Разве это разрешается?
— А кто им станет запрещать! Остров Перьяк — я говорю остров, потому что во время прилива вода заливает дорогу — остров Перьяк принадлежит монахам, то есть монастырю Сарзо. Они бы не прочь его продать, да кто польстится на эти камни.
— А есть туда другая дорога?
— Есть, только очень уж плохая. Она начинается вот там, у скалы, и выходит на дорогу в Ванн. Только и по ней никто не ездит. За год много-много если наберется десяток чудаков. Ходят еще пастухи с козами, но это не в счет.
Несмотря на просьбы Кантэна, Доротея не захотела брать его с собой и ушла к развалинам одна. Она надела самое лучшее платье и самую яркую шаль.
Наступил заветный, желанный день. У Доротеи замирало сердце. Что даст он ей: победу или поражение, яркий свет или снова потемки? И, несмотря на все, нервы ее были приподняты, а настроение праздничное. Доротее мерещился сказочный дворец с огромными зеркальными окнами, полный злых и добрых гениев, рыцарей и благодетельных фей.
Она шла по скалистой тропинке и мечтала. С моря дул легкий свежий ветер, умерявший зной. Доротея шла быстро. Она уж различала контуры пятиконечного мыса, и вдруг на повороте мелькнул силуэт древней башни, утопающей в зелени дубов. Тропинка становилась круче. Внизу змеилась дорога в Ванн, идущая вдоль берега к полузалитому водой перешейку. На дороге стоял какой-то господин с дамой. Доротея стала всматриваться и вдруг узнала дедушку Рауля и Жюльетту Азир.
Двое сумасшедших бежали из Мануар-О-Бютта и неисповедимыми путями добрались до развалин Рош- Перьяка. Блуждающими глазами смотрели они на залитый приливом перешеек и не заметили Доротеи. Десятки лет надежд и грез оставили глубокий след в душе барона, и даже потеря рассудка не могла его изгладить из памяти. Без ясной мысли, без сознания, повинуясь таинственному зову предков, пришел сюда старый барон и привел такую же безумную подругу. Пришел потому, что не мог не прийти, потому что два века надежд и исканий укрепили и закалили его волю, темной силой инстинкта толкая его к заветной цели. Пришел — и остановился перед морем и не знал, что предпринять. Жалкий и растерянный, замер он на месте, прижимая к себе дрожащими руками такую же беспомощную Жюльетту.
Доротее стало жаль старика. Она подошла к нему и сказала:
— Пойдемте. Здесь неглубоко. Я пойду вперед, вы за мною. Хорошо?
Он оглянулся, но ничего не ответил. Молчала и Жюльетта Азир. Они уж ничего не понимали. Это были живые трупы, автоматы без воли, пришедшие сюда по зову крови. Без воли пришли они, без воли остановились пред морем и без воли должны вернуться обратно.
Время шло. Пора было идти. Доротея сняла туфли, чулки, приподняла платье. Было очень мелко. Когда она вышла на противоположный берег, старики еще стояли на том же месте. Доротея замахала им рукой, старик отрицательно покачал головой, а Жюльетта не шевельнулась.
Несмотря на жалость, Доротее было приятно остаться одной.
У перешейка были топкие болота, между которыми шла узкая кремнистая тропинка, ведущая к самым развалинам. Доротее казалось, что с каждым шагом она удаляется от нынешней жизни в какую-то древнюю дебрь, полную тайн и векового молчания. Деревья становились гуще и темней. Кто-то жил здесь в древние века, кто-то строил эти гранитные стены и посадил огромные деревья редких, нездешних пород. Не роща ли
