спокойно, потому что она была для него блуждающим телом (не в смысле блуда), связующим его и Отматфеяна. Вот так он на нее смотрел.
- Звонят, - сказал Чящяжышын.
- Без нас откроют, - сказал Отматфеян, - можно подумать, что ночь!
Сколько времени? Всегда сначала двенадцать часов дня, а потом сразу четыре. А часа, двух, трех как будто вообще не бывает. Зато час ночи бывает, десять вечера бывает, но редко, а шесть, семь, восемь вечера - вот это никогда не бывает.
- Старуха опять ушла. Она же у нас работает!
- А ты ей платишь за то, что она у нас работает? - разозлился Отматфеян на Чящяжышына.
- Она же сама не знает, что у нас, думает, что у них.
- Поэтому и ушла. Иди сам открывай.
- Не надо открывать, - прервала их Сана, - это он звонит.
Старуха куда смылась? К дочери. Значит, на шабаш. Аввакум давил на звонок, и это был конец мая, завтра первый день лета, все цветет, по газонам не ходить, цветы не рвать! Спесьяль. 'Что такое спесьяль?' - 'На арго - это проститутка специально для извращений'. - 'А что такое извращение? Между Сциллой и Харибдой?' - 'Нет, правда?' - 'Все - извращение!' Бросил звонить.
Аввакум вернулся к себе в комнату. Под полом, под землей ходили. Он слышал. Гад морских подземный ход. И она среди них. Инвалид стучал по коридору протезом. Аввакум распахнул дверь. Перед ним стоял - в трусах, на копытцах, а рожки где? Сбрил. Черт был обратно пропорционален инвалиду - в самых невыгодных местах фокусировались лучи. В татуировке на груди была нарушена перспектива: изображенная на ней дама сердца была сердцем черта, но тогда у него не было сердца. Аввакум подошел вплотную. Черт был выпукло- вогнутым, он был негром и белым. Негр - это вогнутый белый, белый - это выпуклый негр (Пушкин - это вогнутый Байрон, Байрон - это выпуклый Пушкин). Аввакум подхватил его, как пушинку, и хлопнул об пол - сразу дырка. Оба провалились. Прямо в кружок. Черт выпал белым и испарился негром. Аввакум встал. Эти готовились пить чай. Сана подошла, как спесьяль. Как еще она могла подойти? Молчит. 'А тебе хотелось меня когда-нибудь побить?' - 'Очень хотелось иногда'. - 'Тебе хотелось ударить или отшлепать?' - 'Все вместе'. - 'А шлепать - это ведь смешно?' - 'Очень смешно'. - 'А ударить не смешно'. Сейчас не хотелось ничего. Почему-то он сказал: 'Я уезжаю домой', но не сказал: 'А ты?'
- А мои вещи? - спросила она.
- Там, - показал Аввакум в дырку на потолке.
- Ты еще туда вернешься?
- Да, - ответил.
- Выкинь их тогда сюда.
Ушел. Зачем он заходил? То есть зачем он проваливался? За чем? За ней. Значит, когда они здесь спали, она уже не любила, или, когда ехали, уже не любила, или уже там не любила, нет, там любила, или никогда не любила, но говорила, но делала, значит, любила, не значит, а этого любит? - домой.
Аввакум стал выкидывать в дырку ее вещи: юбку - поймала, штаны - поймала, туфли - подобрала, сумка, резиновая шапочка, чтобы принимать душ, - поймала, платье. Все.
Грустно. А небо без солнца и совсем негрустное. Звезды и луна для веселья, чтобы людям было весело. Это не весело. А чтобы еще веселее было и луна, и звезды двигаются. Но не веселее. Грустное зрелище это небо. Аввакум вышел из логова и пошел, но не за луной. Зачем за ней ходить? Это луна пошла за ним. И останавливалась, когда он останавливался, и шла опять, когда он шел. Луна шла на вокзал. Она остановилась в окне, а потом стала трястись в поезде. Она тряслась, как дура. Тряслась сама по себе. Аввакум смотрел на нее, и ему не было до нее никакого дела. От нее слипались глаза. Она - для сна. Заснул.
Кошка окотилась. От кого у нее котята, если не было кота? От святого духа. Глазки еще не прорезались. Аввакум прорезал им глазки и утопил. А кошку накормил. Кошка облизала шерсть и блеванула. Он подтер за ней. И вынес за ней горшок. Она мяукнула, он с ней поговорил, она с ним поговорила. Она бы не утопила его деток, потому что была даже меньше ребеночка. Он опять накормил ее и опять вынес за ней горшок.
'И это жизнь?' - Отматфеян тряс Сану. Он тряс ее, как грушу. 'Это жизнь!' - 'Не тряси ты меня так'. - 'Ты этого хотела!' Музыка для фона, картина для пятна. Черная дыра наверху, в которую выбрасывают вещи, которые будут завтра носить. Из дыры тянет щами и вонью. 'Я не думала, что так бывает'. Отматфеян тряс ее, и тряслись трамваи, потому что уже было шесть утра, и первые люди тряслись от холода, потому что им надо было на работу. Потом все утряслось. 'Ладно, что будем делать?' - 'Дальше жить'. Стоят люди за бессмертием - в очереди за сапогами, стоят те, у которых есть время, стоят, чтобы его не было, а бессмертные не стоят, потому что у них нет времени. Где взять столько сапог для смертных, чтобы они стали бессмертными. Почему так все? Так как-то все. 'Пушкин' - вводное слово, равнозначное 'кстати', предлог для любого разговора; правды нет, 'правда' тоже вводное слово, правда, это сомнительно.
Нужно зарабатывать деньги, хотя лучше бы получать наследство от богатых родственников, которые умирают и которых не жалко. А те, которых жалко, пусть лучше будут бедными и не умирают, а если умирают, то пусть лучше будут богатыми. 'Денег у нас нет, блевать нам нечем'. Жалко молоденькие растения, которые гибнут в городе без воздуха и человека, до которых богy нет дела, а есть дело только для всех людей вместе, а есть дело до человека, жалко, что для бога нет человека как единицы, а есть неделимое человечество с сердцем, мозгом и какашкой. У папы гараж возле церкви, и папа ставит богу свечку за спасение машины, в коридор выходят два туалета и несет мочой, сначала уплатить в кассу два пятьдесят, потом сдать баночку с мочой и получить номерок, а за результатом придти завтра, итальянский язык считать оперным, запретить на нем разговаривать и запретить исполнять оперы на других языках, итальянским считать только город Милан, а все остальные города раздать нищим, народным художником считать того, на которого народ стоит, запретить неаккуратненькую живопись, потому, что в природе все аккуратненько: солнце аккуратненькое, луна аккуратненькая, море аккуратненькое, а вот море как раз неаккуратненькое, суп из счастья цыпленка вкуснее всего с грибами, на свете счастья нет, но покой и воля, нетрудно провести туалет прямо в комнату, если ты находишься в сельской местности: пробей дырку в стене, просунь в нее шланг и вставь в него воронку (туалет приспособлен исключительно для мужчин), регулярное промывание шланга гарантирует отсутствие запаха.
Нет ничего для жизни, ни денег, ни кровати, а есть все для смерти: новый костюм, живые цветы. Наплевать на условия. Можно приспособиться и к жизни в лесу, и в горах, и к жизни в кружке: ассимилироваться с местной дичью, рельефом, природными условиями. 'Я хочу вместе с тобой делать все: пить, есть, спать, мыться'. Мыться тоже негде. Остается вместе делать ничего.
Слова очень приблизительно выражают мысли, еще приблизительное они выражают чувства. Плохие слова представляют собой сгустки энергии, поэтому, когда в хороших словах кончается энергетический запас, плохое слово может обозначать любой предмет или любое действие.
Отматфеян не сказал Чящяжышыну 'уйди', потому что тот бы не понял. Он сказал ему одно плохое слово, которое Чящяжышын сразу понял и вышел в коридор. Зимой больше живешь вечером, а летом больше - днем.
Зимой преобладают два цвета: белый и черный. Летом преобладает зеленый там, где есть деревья, а там, где их нет, лета нет. Человек говорит: 'Если сбудется то-то и то-то, то бог есть, а если не сбудется, то бога нет'. И зря он так говорит, потому что бог не в курсе человеческих дел. Человек со своими делами (полюбит - не полюбит, выздоровеет - не выздоровеет, напечатют - не напечатают) ему на фиг не нужен. Бога интересует в человеке то, что в нем есть от человека. Человек видит в боге себя, бог видит в человеке себя - отсюда все недоразумения.
'И тебе здесь нравится?' - 'Нравится'. - 'И то, что не выспалась, нравится?' - 'Нравится'. - 'Что же тут может нравиться?' Кружок художественного слова - закрыт, ИЗО кружок - закрыт (нарисовать елку так, чтобы она была, как настоящая. Как у Шишкина, что ли? Так бы и говорили: нарисовать елку, как у Шишкина. А при чем здесь настоящая?). Мы выпали из настоящей жизни, которая вполне, если делать то-то и то-то: бриться, мыться, обедать, ходить на работу. Чтобы все было по- настоящему: солнце встало - и ты вставай, листочки умываются - и ты намыливайся, птичка за кормом полетела - и ты в магазин дуй, живи по Шишкину. А у нас пусть все будет плохо: утро сломано, день сломан. В конечном итоге, жилая комната - место, где ты умрешь, и тогда из этой жилой комнаты душа вылетит в нежилую комнату. 'Я страдаю только от болезни близких'. - 'Болезнь близких, триппер, что ли?' Не надо над этим смеяться. Надо. Если над этим не смеяться, то все так и будет тянуться по тысяче лет туда-сюда. И маркиз де Сад может вызвать сочувствие, если учесть, что он жил-то всего одну секунду, которая вместила в себя N-ное количество дней, если иметь в виду обед как показатель настоящего, прошедшего и будущего времени (вчера на обед, сегодня на обед, завтра на обед), но если не иметь в виду, обед, то '120 дней Содома' сворачиваются до секунды, и соответственно все дела с бардаком объясняются просто: не одному маркизу приходят в голову во время 'спуска' все эти насилования, испражнения, подвязки, чулки, и все сочинения маркиза, засунутые в анус, чтобы легче было вынести из тюрьмы, подробное описание этой секунды, которая не является единицей времени (настоящего, прошедшего и будущего), а является единицей времени, которого нет. Для времени, которого нет, нет и обозначения в европейском языке, приспособленного больше для выражения обеденного и послеобеденного времени, но есть такое обозначение в одном хорошем языке, о котором языковеды ничего не хотят говорить.
Пора идти в
