правда, что нету правды ни во 'временно', ни в 'навсегда', есть правда только между 'временно' и 'навсегда'.
А правда, когда спишь и видишь сон, то думаешь, что это на самом деле, но, когда сон слишком страшный, ты можешь проснуться, а правда, когда живешь на самом деле и жизнь слишком страшная, то ты можешь заснуть, но уже проснуться не можешь.
И то, что происходит в какой-то миг и запоминается на всю жизнь, - это совсем не то, что происходит в течение жизни и забывается, как один миг.
И Н.-В. включил футбол. Это был такой странный футбол, когда все торчали на одной половине у датчан, но датчане иногда убегали со своей половины и бегали. забивать голы немцам. И датчане забили два, а немцы ни одного. И датчане выиграли, а немцы проиграли. И датчане были счастливы, а немцы несчастны. И когда кончился футбол, то Снандулии тоже не было.
И он ушел от Снандулии в эту ночь, и она так и не узнала, что он с ней хотел расстаться в этот день.
Странно, но жизнь иногда проходит мимо, стороной, а иногда, наоборот - в жизни бывает так много жизни, что с ней не справляешься и бежишь от нее в другую сторону, туда, где кажется, что ее поменьше.
Но Н.-В. бежал туда, где ее побольше, в сторону галереи, туда действительно можно было добежать, даже не надо было ехать. Он так и думал, что Вера там будет. И так и было - она там была. Но он не думал, что там будет кто-то еще. Там еще был покупатель. Последний покупатель - последней картины. И когда Н.-В. пришел, он уже ее купил. И как раз Н.-В. успел к тому моменту, когда этот покупатель уже позвал Веру посмотреть его дом, который он успел купить, 'как раз недалеко отсюда'. Он, его звали Александр, хорошо разбирался в живописи и хорошо говорил по-русски, он был хороший покупатель, а Вера хорошая художница, а Н.-В. хороший антрепренер. Все втроем они были хорошие. И плохих среди них не было. И они втроем пошли смотреть дом Александра, который любил Россию от всей души, хотя и не родился в России, но он любил русский язык от всей души, и душой он был русский, а телом иностранец. Тело его было не то чтобы очень красивым, но очень большим, а наверху - маленькая головка с очень большим ртом, а внизу - маленькая бородка.
И дом, к которому они пошли, был маленький, в маленьком московском дворике, а квартира большая.
И как только Вера первая вошла в квартиру, она увидела перед собой улицу. Очаровательную, московскую, с фасадом двух-трех-этажных домов, только как будто она сама стала великаншей, а дома эти были для лилипутов: то есть стены этого коридора были так искусно оформлены, что представляли собой фасады домов. И освещение в этом коридоре - на этой улице - было таким, как будто была ночь. Горел фонарь. А вот и аптека, вот она, оказывается, где. И потом они прошли в комнату. Это был невероятный переход, когда ты сразу вдруг уменьшаешься раз в десять - потому что за коридором, в этой комнате была такая мебель, как будто предназначенная для великана. Один стул, один стол и гигантский бассейн, который, если к нему подставить лесенку, оказывался всего-навсего умывальником. И на стул надо было взбираться по лесенке, и на стол, который скорее напоминал сцену. И Александр объяснил - это была его мечта. Его прихоть, что ли. И он свою мечту осуществил - здесь в Москве, в городе, который Вера обожала, как сон, как утренний туман. Она его, правда, любила, как мечту, и не потому, что она здесь родилась, она его любила еще больше в мечте, вот если бы снести все некрасивые дома и вместо них посадить лес. Она как раз жила в некрасивом доме, и, когда она сказала о своей мечте Н.-В., он сказал ей: 'Ну и где ты будешь жить? В лесу?' И она сказала: 'Хотя бы и в лесу'. И в этой квартире Александр просто осуществил свою простую мечту: все было в натуральную величину. Конечно, для этого потребовались деньги, но что значат деньги по сравнению с мечтой? Он себе позволил мечту и позволил себе ее материализовать, вот и все, и больше ничего. Он показал Вере, где будет висеть ее картина - между лилипутами и великанами, между коридором и комнатой, между домами и стулом. И они поцеловались - Вера с Н.-В., как только Александр отвернулся, то есть как только они поцеловались, он отвернулся. Это было на улице рядом с аптекой, но не под фонарем, а на улице не было ни души, такая вот эта была пустынная улица, они стояли у стены, и ее голова была на уровне второго этажа, и она страшно боялась раздавить каблуком автомобиль. А потом они влезли в подворотню, и там было темно, и они умещались только сидя, и они обнимались, сидя на корточках, и это было не очень удобно, но очень приятно. И, прикрыв дверь, и спустившись по лестнице, они пошли по улице, тоже почти пустынной, хотя кое-какие люди попадались, ведь это был разгар лета и было тепло, но теперь дома над головой были большими, чтобы люди могли умещаться в этих домах: стоя, сидя и лежа; и, сначала стоя на стоянке, а потом сидя в такси и уже лежа дома у Н.-В., когда Н.-В. обнимал Веру, не слишком веря тому, что все это происходит на самом деле, потому что это было слишком прекрасно, она сказала ему, что простилась навсегда с доном Жаном. И Н.-В. даже не подумал сказать ей о Василькисе, потому что это было уже все равно, он только сказал: 'Теперь мы навсегда?' И она ничего не сказала.
А утром шел дождь, было пасмурно и тихо. И когда Н.-В. проснулся, Вера уже была одета. 'Почему?' - сказал он, и она поняла, что он говорит об одежде.
- Я ухожу, - сказала она.
- Почему?
И она сказала: 'Навсегда'.
Это было так неожиданно, что сначала это до него даже не дошло, и, пока до него доходило, он смотрел на нее, как будто разглядывал ее, и он даже заметил, как она поправила прядь волос. И вдруг до него дошло. И все было бесполезно. Спрашивать 'почему?', умолять, кричать, абсолютно. Он накрылся с головой одеялом, там было совсем темно, абсолютно. И темнота располагалась даже комками, такими клубами, и, когда он высунулся из-под одеяла, он подумал, что ее уже нет. И было невероятно, что все еще она стояла в комнате, на том же самом месте, и она сказала:
- А знаешь, кто тогда сидел в саду под березой?
Он не сразу понял, о чем она спрашивает, но машинально сказал: 'Кто?'
И она сказала: 'Крот'.
И он вспомнил почти сразу ту черную глыбку, на которую они не вышли посмотреть, и кивнул, и улыбнулся. И опять натянул на себя одеяло, и теперь в каждом углу сидело по кроту, они были очень хорошенькие, эти кроты, они были сделаны из темноты и тепла под одеялом. И неизвестно, сколько прошло времени, только известно, что и в комнате уже было темно, как под одеялом, и мебель была сделана из темноты и на темном стуле сидел аГусев, тоже сделанный из темноты. 'А дверь была не заперта' - ответил он на вопрос, 'откуда он?' И как будто он рассказал о смерти Свя.
Как будто там в лесу стояла машина, совершенно обглоданная, как будто она была съедобная, и ее так чисто объели муравьи, но, конечно, она была несъедобная, и ее обсосали люди, и остался один скелет.
Жигули-катафалк. И как будто было раннее утро, и шел редкий дождик, и как будто было лето, и дождь замер в воздухе, и все замерло, как будто застыло. И сквозь этот дождь просвечивало солнце, и оно тоже застыло. И не было ветра. И как будто и ветерка не было. В лес въехал автомобиль, и тоже без звука, как будто он вплыл в лес. Из автомобиля вышел как будто Свя... Он с легкостью взвалил на себя доски и понес их в чащу. И чаща была все гуще и гуще, а тишина все тише и тише. И Свя шел, а лес стоял. И небо опускалось все ниже и ниже, а солнце поднималось все выше и выше. И дальше. И чем дальше Свя углублялся в лес, тем ему становилось все лучше и лучше. Его посещали мысли, и одна была проще другой, а другая еще проще. Он шел целый день, а к вечеру устал. И место, где он устал, было тем самым местом, где можно отдохнуть. И когда Свя набрался сил, он развязал доски, и стал в эти доски вколачивать гвозди, и так ловко он их вколачивал, что доски через какое-то время приняли совершенную форму, и как будто бы это был гроб, только без боковой стенки. И потом Свя... взял лопату и выкопал яму. И яма была уже в сумерках похожа на могилу, и стало темнеть. И до темноты он успел еще выкопать подземную дорожку, которая вела прямо к могиле. Он закопал сверху гроб и по подземной дорожке полез в него. И пока он полз, он как будто был еще живой, и когда он изнутри заколотил стенку гроба, он как будто был еще живой, а когда он лег и устроился удобно, он как будто умер...
