Ты восхитил их в вертограды вечного эдема, да познают там счастие любви невинной. Вожделеннее для сердца чувствительного растсрзаться у гроба любимца своего, чем с мужем его ненависти взойти на ложе брачное'.
Вечер IX
МИХАИЛ
Ты склоняешься уже, солнце небесное, от взоров наших!
В последний раз сего вечера златишь ты жемчужные крылия облака легкого, на коем некогда, во дни давнопротекшие, бесплотные духи витязей великих любили покоиться и в последний раз упиваться вечерним светом твоим.
Пошли же, солнце любезное, пошли к нам звезду вечернюю и месяц серебряный; я хочу петь о любви к отечеству, священной любви, достойной мужа великого, но и еще священнейшей - любви к вере отцов своих.
На западе разостлались розы зари прелестной, на востоке засребрились листья дубов и тополов от востекающего месяца. Нежны лучи его для взоров наших, любезно для груди дыхание ветра тихого, как он, развеясь по лицу земли, с кротким журчанием лобызает росу на лоне гордой лилиг и кроткой гвоздики.
Такова была заря алая, таков был месяц светлый, когда пленный Михаил, князь Черниговский, стоял на берегу Дона тихого с другом своим и вельможею Феодором, под игом Батыя, царя гордого Золотой Орды. Рубища покрывали рамена их, ветр развевал власы их, пот и слезы струились по ланитам и, стекшись на запекшихся устах, умирали от дыхания пламенного стесненной груди витязей.
Михаил копал гряды для цветника царевны, сажал цветы, поливал их, берег, лелеял: это была должность его, наложенная ханом - победителем. Князь, лишась сладкого удовольствия управлять народом и делать его счастливым, смотрел с улыбкою, когда юная роза или лилия отверзали к нему свои объятия и кротко благоухали к своему творителю.
Михаил склонился; оперся на заступ свой, долго смотрел на небо лазуревое и на приманчивый свет месяца; на струи Дона тихого и листки фиалки, окропляющиеся росою.
'Творец мира сего, - вещал он, устремив взоры к небу и обратив к нему руки свои, как обращает юное алчущее дитя к сосиам матери. - Творец мира сего и всех красот, в нем рассеянных! Почто все страны его населил ты радостию, и везде видна десница твоя отеческая? Почто в Орде кровожаждущей, среди народа дикого и зверского, непознавшего тебя и щедрот твоих, почто и здесь то же солнце, те же звезды, то же кроткое пение птиц и цветов благоухание, как и в России, где воздвигаются тебе храмы и на алтарях твоих курится фимиам сердечный?'
'Бог создал людей, - начал речь Феодор, - и оградил их крепостню мышц не для того, дабы они, подобно зверям хищным, ловили друг друга в добычу своему неистовству.
Он повелел земле в недрах своих производить медь и железо для создания орудий к возделыванию земли, а не для того, чтобы мы мечами источали кровь один у другого и были виновниками бедствий взаимных!'
'Но что сделал я? - вещал Михаил, - почто привлек грозную десницу неба? Я любил мир, ибо я любил люден.
Я жаждал покоя, награждал трудолюбие, и ни одна неистовая мысль любочестия или корыстолюбия не имела для себя ни одного биения сердечного. И оттого-то народ мой более уподоблялся пастырям стад, нежели воинам. Нашествие врага лютого погубило меня и всех совокупно'.
'Предадим судьбу свою воле небес, и от них будем ожидать или отрады или конечной гибели', - рек Феодор, подал с улыбкой утешения руку юному своему князю, и они воссели на холме, омываемом донскими струями, в безмолвии взирая на небо кроткое и волны едва зыблющиеся.
Уже ночь совершила половину своего течения, всеобщая тишина царствовала в долине, одни голоса пленников изредка колебали воздух; как вдруг узрели они: от шатрои царских появились шествующая к ним царевна с своею верною рабыней. Белоснежная одежда ее, истканная серебряными цветами, украшенная драгоценными каменьями Востока, разливала вокруг ее сияние. Багряное покрывало висело по липу ее. Она шла, очарование струилось по следам ее; легкое колебание груди подобилось пенистым волнам Дона, когда ветры раздирали воздух и громы ревели на тверди.
Такова была, повествуют греки, мать любви - Афродита, когда она впервые явилась в сословие богов небесных, и огнь восторгов просиял на лицах каждого, и солнце улыбнулось, и земля от веселия восколебалась!
Такова была, вещают славяне, юная Лада, дщерь Световида и царицы земли, когда она впервые, на берегах Буга, под счастливым влиянием неба, при восклицаниях целой природы, при кротком свете месяца открыла прекрасное лицо свое и дозволила счастливому Перуну, державному обладателю грома и молнии, разрешить девический пояс свой.
Такова была Зюлнма в цвете юности своей. Она приблизилась к удивленным пленникам, остановилась и, одною рукой закинув свое покрывало, другую простерши к князю, - 'Михаил! - вещала она - и звук ее сладостного голоса был подобен звуку арфы под перстами опытного песнопевца мира: - Михаил! вещала она, сопровождая взором, пред которым бы звезды небесные преклонились, улыбкою, которою заря вечера кроткого никогда не озарялась.
'Зюлима! - вещал князь, восставая от земли с своим другом. - Царевна! что привело тебя в часы сии в места уединенные, к двум горестным пленникам? Или хочешь почерпнуть из сердец их сетования и, может быть, впервые узнать, что есть горесть жизни?'
'Когда ты, - рекла Зюлима, - в первый раз в шатре моего родителя говорил с ним, с тех пор начала я и никогда не преставала после того желать тебе счастия и удовольствия в мире сем, если только они еще для тебя существуют'.
'Нет для меня более, - вещал Михаил, - на земле сей счастия и удовольствия!'
'Итак, ты все потерял?'
'Все!'
'И невозвратно?'
'Как дни прошедшие!'
'Ты обманываешься', - сказала Зюлима с кроткою улыбкою, и вскоре на ресницах ее засверкали слезы перловые, луч месяца осветился в них, они пали на ланиты ее, трепет разлился в груди Зюлнмы, с жаром взяла она руку у князя.
'Ты обманываешься! - продолжала она, - ты был обладателем и опять будешь; ты был любим - и будешь еще белее; ты был счастлив и можешь быть еще счастливее', 'Я?' - сказал князь с удивлением; и воспоминание дней прошедших разлило мрачное уныние на глазах его.
'Ты был князем Черниговским, - сказала Зюлима, - и будешь обладателем Золотой Орды; ты был любимым супругом, и Зюлима клянется любить тебя; она любит тебя со всем пламенем, какой может только вмещать сердце страстной женщины, дщери царя восточного!'
Ужас, недоумение, горесть разлились на ланитах Михаила и Феодора.
'Я не могу понять слов твоих', - сказал князь, отступая от нее с трепетом.
'Вещай, - сказала Зюлима, обратись к рабе своей, - вещай, верная Цара! От тебя не скрыта ни одна мысль твоей повелительницы, им одно желание сердца ее'.
Тут царевна опустила покрывало, села на холме благоухающем и оперлась рукою на померанцевое дерево. Михаил с Феодором стояли против нее. У всех сердца были сжаты, и одни тайные, едва приметные, по тем тягчайшие вздохи колебали их груди.
Цара начала:
'В начале весны протекшего года, когда Батый, державный родитель Зюлимы, возвратился на поля наши с победою, в пленных россиянах познали мы, что слухи о их варварстве и невежестве обличали нас самих в зверстве и невежестве. Царевна Зюлима любила говорить с ними и впервые познала связи народов образованных, связи семейные и государственные.
При первом появлении весны благословенной Батый начал снаряжаться под Чернигов, клянясь не возвратиться - не разорив города и не приведя князя Михаила на брега Донские служить ему вместо раба последнего!
Он двинулся; Зюлима в первый раз ощутила в сердце своем невольное трепетание; непостижимая тоска сопутствовала ей непрерывно.
'Кто таков Михаил?' - вопрошала она у россиян.
Громы похвал раздавались всюду, и царевна совершенно престала понимать свои чувства и отличать
