хватаю судорожно ручку и начинаю стремительно покрывать саван бумаги нервными прыгающими строчками:
'Просматривать газеты начинаю я всегда с последней полосы. И сразу - с некрологов. Так уж привык...'.
Я пишу эту повесть о самом себе, о событиях последнего года, о своем позднем ужасном прозрении. Я пишу с жаром, с сумасшедшим вдохновением, почти не отрываясь от стола. Бедный Фурсик разъярился от голода и жажды, вопит где-то там, в ванной - я запер его, чтобы не мешал. Я пишу-сочиняю горестное повествование о герое-писателе, обладавшем страшным убийственным даром, и прототипом которого являюсь я сам. И я уже знаю, прозрев весь ход сюжета, что в финале моей мрачной повести герой мой умрет...
Я не могу не написать эту повесть. Но я не хочу, не желаю - слышите вы! - я не хочу, чтобы ее... Я боюсь!
Я страшно хочу жить!
* (Напоминаю: все имена-фамилии в повести изменены. Более того, на всякий случай сокращены- убраны из текста подробные описания внешности героя-автора и скрупулезное патологическое описание его смертного часа.
Он сам попросил меня опубликовать данную вещь хотя бы под моей фамилией и с необходимыми изменениями. 'Иначе, - сказал он, - я свихнусь, я сойду с рельсов'.
Где сейчас автор и кто он - я обязался не разглашать. Он, по его утверждению, откроется через месяц после публикации, не раньше.
Если, конечно, ничего не произойдет...)
1994 г.
