войны поставят на сельсовет или колхоз. Такая, брат Бондарь, наша жизнь, из нее не выскочишь. Может, и хорошо, что она такая.
Я еще вот что хочу тебе сказать. Народ нас ценит, уважает, и надо постараться, чтобы такая память о нас оставалась навсегда. Немцы села пожгли, скот забрали, но в Германию его не успели вывезти. Половина его в Росице да еще в Батьковичах. Понял, куда гну?
- Как в прошлом году в Литвиновичах?
- Надо постараться сделать лучше. Чтоб ни одна сука не тявкнула.
II
Лагерь горбылевцев, как и в прошлом году, когда отряд только начинал действовать, в лесу. Но под деревьями не одинокие палатки, а целые ряды землянок, шалашей, навесы для коней, посыпанные желтым песком дорожки. Сосны, под которыми раскинулся лагерь, были когда-то посажены под шнур, по пашне, но с течением времени порядок нарушился и теперь едва-едва просматривается.
Соединение снова имеет постоянного руководителя. Волах, который прилетел вместе с целым штабом помощников, человек в республике известный. Занимал высокие должности в Минске, на Полесье не раз приезжал - наблюдал за мелиоративными работами.
Двухчасовой разговор с глазу на глаз, возникший у начальника штаба с новым командиром соединения, успокоил Бондаря. Волах - среднего роста, широкоплечий, с энергичным приятным лицом - человек проницательный. В то же время на дела, сложившиеся в отрядах, бригадах, смотрит критически, успехи недооценивает.
С другой стороны, секретарь обкома намеченные операции одобрил. Бондаря будто бы даже возвысил, приказав ему взять под личный контроль Восточную и Южно-Припятскую зоны. Возглавлять разгром немецкого гарнизона в совхозе назначил батальонного комиссара Гуликовского, который прошлой осенью командовал объединенными отрядами, когда взрывали мост через Птичь.
Волах берет вожжи в руки. Пока что он задержался в бригаде Гаркуши, хочет разобраться в том, как погиб Лавринович, с поведением Михновца. Штаб соединения оставил при Горбылевской бригаде, но надолго ли?
Странное настроение у Бондаря. Чувствует, что какой-то круг в его жизни замыкается, роль, которую он играл тут, в родных лесах, приближается к концу. И дело не только в том, что прислали нового командира, который, по всему видно, не собирается ни с кем делить свою высокую власть, а в чем-то несравненно большем, в новом повороте огромнейших событий войны. Немецкая армия отступает, и Курск - это теперь ясно как божий день - был отчаянной попыткой фашистов вернуть утраченную еще зимой инициативу. Эта попытка вдребезги разбилась, и Бондарь не верит, что немцам удастся прочно закрепиться на Днепре или в каком-нибудь другом месте. Через два-три месяца Красная Армия придет сюда. Что он, Бондарь, будет делать потом? Куда выведет его судьба? Ему прислали мундир полковника, но для армии он человек потерянный. Далеко вперед ушла армия в военном искусстве. Судя по всему, там, под Курском, была огромная танковая битва. Ни масштабов, ни организации современного боя Бондарь не знает. Он даже не знает, откуда взялись эти тысячи танков, которых не было в сорок первом году, когда в нормальных условиях работали военные заводы, а немцы не успели еще захватить огромных территорий. Ни дивизией, ни даже полком командовать в современном бою он не сможет, а на батальон полковников не ставят. Да и потянет ли он теперь батальон?..
Бондарь пойдет на бригаду. Его место - в партизанской армии. Другого не дано. Только бы с Росицей рассчитаться. Лесная армия, какой он командовал, в какой-то мере виновата перед населением. Оно поило, кормило партизан, и надо отбить коров, которых забрали эсэсовцы. Корова кормилица для крестьянина...
По случаю победы под Орлом и Белгородом устроили небольшое пиршество. На заросшей можжевельником поляне, немного поодаль от шалашей и землянок, собрались местные командиры.
Ораторов хоть отбавляй. Встает со стаканом Вакуленка, за ним Большаков, затем - по заслугам, по стажу - младшие командиры. Хорошо все-таки, что собрались. Сколько все они, кто сидит за столом, ждали светлого часа, когда оттуда, с востока, прилетят счастливые вести. Сколько передумали, перестрадали. Не секрет ведь, что год назад, когда немцы рвались к Волге, некоторые допускали, что война может быть проиграна или затянется на десятилетия. Оружия перед врагом, однако, никто слагать не собирался. Если же создастся безвыходное положение, тесно станет здесь, то намеревались податься на Урал, в сибирскую тайгу, и партизанить там хоть до конца жизни.
Бондарь подвыпил, раскраснелся, по-свойски, с расстегнутым воротником вылинявшей гимнастерки, спрашивает у соседей:
- Большаков, на Волгу поедешь? Бросишь нас, бедных лапотников?
- Тут останусь, Павел Антонович. Честное слово. В МТС попрошусь. Если возьмете.
- Возьмем! - гудит застолье. - Нам такие кадры нужны. Проверенные, политически выдержанные...
- А ты, Хмелевский, что будешь делать?
- В школу пойду. В Журавичскую, каменную, из которой в прошлом году бобиков не смогли выкурить. Теперь выкурим.
- Верно, Хмелевский! Мы тебя директором поставим.
- Я и был директором. Только теперь хочу из села в город. Ближе к культуре...
- Переведем! Квартиру дадим. Для семейной жизни с Соней...
- Товарищ Вакуленка, - перебивает его Бондарь, - обращаюсь к тебе как к советской власти. Ты же будешь председателем РИКа. Знаешь, какая у меня специальность? Лесничий. Я школу в Батьковичах кончал. Побожись при всех, что поставишь лесничим...
К месту, ко времени - песня. Новая, родившаяся там, на вольной земле, а в партизанском лесу разученная недавно:
Идет война народная,
Священная война...
Гулко разносится эхо в окрестных сосняках. Остерегаться не надо - лес под Рогалями свой, партизанский, и не так-то просто добраться до Рогалей.
Не будут крылья черные
Над Родиной летать,
Поля ее просторные
Не будет враг топтать.
День клонится к вечеру. На поляну ложатся длинные тени, суетятся девчата, они проворно подносят в глиняных мисках закуску с кухни. Две женщины уже за столом, одна - рядом с Бондарем. Чернявая, проворная, с золотым передним зубом. Что-то ему говорит, смеется, а начальник штаба ей стакан с горелкой пододвигает.
Якубовский сидит напротив, хмурит густые брови. Вдруг, побледнев, вскакивает:
- Гражданка, вы в отряд откуда пришли?
- Из Бреста. Мой муж был военный.
- Где-то я вас видел. Вы окопы под Вербичами не рыли? В сорок первом, когда началась война...
- Из Бреста я пришла...
Смуглое лицо женщины тоже бледнеет, ни кровинки на нем. Руки трясутся.
- Не из Бреста, из Батькович вы, - твердо говорит Якубовский. - Не понимаю только, к чему этот маскарад?
Женщина опускает голову на руки, на стол, плечи ее вздрагивают от громких причитаний:
- Простите, партизаны! Я ничего не делала... Не хотела делать. Меня силой послали. Жила с одним. Не знала, что он такая сволочь...
Допрос шпионки проводят в тот же вечер. Она во всем признается, отдает бутылочку со стрихнином. Она действительно из Батькович, ее зовут Франя Бейзик, до войны была замужем за эмтээсовским механиком. Втянул ее в паутину Юрий Босняк, а потом еще и Аксамит. Отдали немцам, а те грозили вывезти ее в лагерь, как жену коммуниста. Странное дело: почему вертихвостка пришла с такой нелепой легендой? Батьковичи - под боком, местного человека в лесу легко узнать.
Вывод напрашивается один: фашисты спешат. Горит под ними земля.
III
События под Орлом, Белгородом и в далекой Италии отразились прежде всего в Южно-Припятской зоне.
Из Батькович на Хвойное пролегает ветка-однопутка, ее охраняют мадьяры. Приехали на смену словацкой дивизии, переведенной под Минск. Со словаками партизаны были связаны, больше сотни их перешло в лес. С мадьярами связи нет. Чужие, далекие люди, речь их еще более непонятная, чем немецкая.
