доброе имя. Потолкуем?
- Ну, если так, то потолкуем. Садитесь здесь.
Бармен налил пятую рюмку и придвинул себе. Трое сели на высокие вращающиеся стулья, а четвертый остался стоять, повернувшись лицом к залу.
- Позавчера ночью Тэдди был у тебя. Зачем?
- Он заехал выпить и поговорить. Они всегда со Свэном приезжали ко мне после рейса.
- Он был один?
- Да.
- А у тебя кто-нибудь был?
- Нет. В тот вечер никого.
- О чем вы говорили?
- О чем говорят старые знакомые после долгой разлуки? Вспоминали друзей. Толковали о жизни.
- Он говорил, как погиб Свэн Стэрберг?
- Да. Авария. Неуправляемая ядерная реакция в баках.
Свэн взорвался.
- Где?
-Тэдди... он не говорил.
- Не юли, Клаус. Это очень важно. Для доброго имени Тэдди.
Клаус посмотрел на всех четверых изумленно и недоверчиво.
- Вы что, свихнулись?
- Для дела надо точно знать, где взорвался Свэн. Ты это хочешь скрыть. И это очень подозрительно.
- Но я, ей-богу, не помню. Мы тогда здорово выпили. Я хотел спросить утром, но он уехал, когда я спал. Даже не попрощался.
- Выпей виски - это прочистит память. Постарайся вспомнить все до последней мелочи.
Клаус отхлебнул из рюмки, сжал голову ладонями. Бой подскочил к стойке, удивленно оглядел молчаливую группу, вздохнул, увидев лужу на полу, и тронул за локоть задумавшегося бармена.
- Дядя Клаус, четыре цейлонских грога.
- Налей сам. Грог внизу слева.
Белая куртка боя упорхнула в зал.
- Пятно... Красное пятно...
- Что?
- Он здорово перебрал. Когда он говорил о Свэне, у него начиналась истерика. Он все время говорил про какое-то красное пятно.
- Что за чушь?
- Да. Он сказал именно так: 'Свэн взорвался... там... красное пятно'... И ткнул пальцем в карту, но я стоял далеко и не заметил, куда. Я не стал его расспрашивать, потому что ему было плохо, я хотел спросить утром. Это все, что я знаю.
Сероглазый потер шрам на подбородке, и Клаусу опять показалось, что он когда-то уже видел этот жест.
- Не густо. Это действительно все?
- Да.
- Смотри, Клаус. Если что - мы тебя под землей сыщем.
Все трое поднялись и направились к выходу, подняв капюшоны. Сероглазый бросил на стоику пятидолларовую бумажку.
Дождь продолжался, разговоры по поводу происшествия на автотрассе уже иссякли, телестена показывала какую-то рекламную пьесу, и скука снова сводила скулы, а у этих четверых в плащах был какой-то не совсем обычный вид, и то, что они уходили в такую грозу, было тоже не совсем нормально, поэтому десятки сонных глаз провожали четверку, пока вертящаяся дверь не замерла за последним из них.
Клаус привычно смахнул пятерку со стойки в кассовый ящик, но из-под нее вылетел белый картонный квадратик.
Бармен взял его в руки, повертел в недоумении и вдруг бросился к окну.
Черная длинная, как торпеда, машина бесшумно ринулась в дождь и через мгновение исчезла за густой серой пеленой.
- Это они! Это они убили Тэдди! 'Коршуны Космоса'! Их надо догнать! Это гангстеры! Вот... вот...
Клаус метался между столиками, тыча посетителям белый квадратик точь-в-точь такой же, как показывали на экране.
Но посетители отмахивались от него, как от сумасшедшего:
- Нашел дураков...
- А ты видел, как эти парни работают лучеметами?
- С этой братией лучше не связываться. Голова будет целей.
- Пусть полиция гоняется, это ее дело. А нам и здесь хорошо, нас они не трогают.
- Да что вы с ним разговариваете. Он просто пьян, я видел, как он пил за стойкой.
- Сам толковал с ними, как миленький, а мы догоняй...
Кто-то хихикнул, и нервные смешки полетели по залу.
Клаус, растерянно оглядываясь и все еще протягивая белый квадратик, стоял под градом насмешек, ругани и острот. И только сидящий рядом парень в синем реглане сказал нетромко:
- Позвоните в полицию, бармен. Если только хватит смелости. Видно, эти молодцы шутить не любят.
Клаус, словно очнувшись, прошел за стойку, набрал номер полиции.
- Герман Клаус... Только что здесь были 'Коршуны'... Вот, оставили карточку... Что? Нет, жертв нет. Да, помню всех, я говорил с ними... Да, могу опознать... В черном 'Форде'... Хорошо...
И пока Клаус говорил с дежурным полицейским, зал быстро пустел. Посетители бросали деньги на столики и торопились к выходу, хотя дождь еще не утих. Когда Клаус отошел от видеофона, в зале остались только бой и парень в синем реглане.
У Солсбери была странная манера читать газеты. Когда пневмопочта выбрасывала на стол очередной выпуск, доктор брал его и, не просматривая, складывал в аккуратную стопку на полку шкафа. Так было каждый день, кроме пятнадцатого числа. Пятнадцатого, ровно в десять утра, Солсбери садился за стол, вынимал заветную стопку и за чашкой кофе подробно изучал все, что случилось вне стен Биоцентра за тридцать прошедших дней. Месячный интервал придавал видимость логики ходу событий и снимал остроту каждодневных сенсаций: мыльные пузыри за это время успевали лопнуть, загадки раскрыться, догадки - подтвердиться, сплетни - заглохнуть.
Это был единственный способ знать все, что происходит и не сделаться неврастеником. Месячное неведение придавало бедам мирским оттенок художественного вымысла, что позволяло ученому философски относиться ко всем суетным переменам, не касающимся непосредственно его работы.
Короче говоря, такой способ чтения газет уберег от разрушительного скепсиса гуманистические идеалы юности, чем Солсбери был очень доволен.
Сегодняшнее утро начинало четвертый день эксперимента, и сегодня как раз было пятнадцатое.
Солсбери достал термос с кофе, который в течение многих лет заваривала ему Джой, добавил в ароматную жидкость несколько капель гавайского рома, хранящегося специально для такого случая, обрезал сигару и сел за стол.
За шестьдесят с лишним лет жизни мир очень изменился, причем изменился к лучшему. Исчезла, наконец, висевшая над планетой опасность термоядерного самосожжения - атомное оружие было запрещено и уничтожены все его запасы. ООН из рекомендательного органа превратилась в реальную силу, регулирующую отношения между государствами. Это позволило провести всеобщее разоружение и практически исключить возможность военных конфликтов. Международные советы, комитеты, комиссии обладали влиянием и законодательной властью не меньшей, чем правительства государств, и многозначное слово 'суверенитет' перестало быть спасительной ширмой для честолюбивых маньяков и оголтелой диктатуры.
