поэтичное: 'волшебная лампа'.
Но одно дело — если между вами стекло батискафа, другое — если одна твоя рука на плавнике дельфина, а вторая свободна… Нина осторожно, чтобы не спугнуть, протянула левую руку к головоногому щеголю. Кальмар не шелохнулся, только быстрее побежали оранжевые искры, а тело приобрело цвет красного дерева. Он позволил потрогать свой бок, и Нина почувствовала, как тикают внутри наперебой три кальмарьих сердца.
Она уже; хотела убрать руку, но кальмар обвил двумя щупальцами ее палец, и не пустил — два гибких магнита прилипли к коже.
Снова на мгновение заломило виски — это подал неслышную команду Уисс, — кальмар засверкал огнями, и все трое по крутой спирали понеслись вниз, в беззвездную ночь глубины.
Впрочем, эта ночь хитрила, притворяясь беззвездной, бесконечное множество ночных светил блуждало в ней по тайным орбитам. Пестрыми взрывчатыми искрами загорались у самых глаз лучистые радиолярии, после которых филигранное изящество, земных снежинок кажется грубой поделкой; разнокалиберными пузатыми бочонками, полными доверху густым янтарным светом, проплывали степенные сальпы; двухметровый Венерин пояс, больше похожий на полосу бесплотного свечения, чем на живой организм, изогнулся грациозной радугой, пропуская мимо стремительную тройку.
Один раз Уисс и Нина с 'волшебной лампой' в вытянутой руке с ходу влетели в большое облако медуз — точно попали в хоровод рассерженных сказочных призраков: бесшумно зазвонил десятком малиновых языков голубой колокол; над головами перевернулась пурпурная, в изумрудно-зеленых крапинках, тарелка, вывалив целую кучу прозрачной рыжей лапши; диковинный ультрамариновый шлем в белых разводах грозно зашевелил кирпично-красными рогами; вязаная красная шапочка, шмыгнув — бирюзовым помпоном, стала быстро расплетаться, разбрасывая как попало путаную бахрому цветных ниток, а матовые полосатые шарики, выпятив круглые губы, стали плеваться желтым огнем. И долго еще полыхало сзади холодное пламя, пока выступ скалы не скрыл его.
Теперь они плыли над тем самым коралловым лесом, который Уисс показывал на экране днем. Красные кусты казались пурпурными в сильном голубоватом свете. Сотни, тысячи спрятанных в грунте известковых трубочек хетоптеруса освещали их снизу, как маленькие прожектора.
Кальмар остановился. 'Волшебная лампа' отпустила палец, снова сложила щупальца щепоткой и, застыв на месте, исполнила маленький световой этюд.
Сначала кальмар, оставив фиолетовыми только щупальца, разом погасил все красные огни, а зеленые замигали в какой-то сложной, одному ему известной последовательности.
Уисс парил рядом, не выказывая признаков нетерпения или озабоченности — видимо, все шло как надо.
'Волшебная лампа' на несколько секунд погасла совсем, затем все повторилось, только в быстром ритме. В неровных вспышках фонариков моллюска Нина успела различить очертания большого камня, вернее, целой скалы, черной от мшистых водорослей.
Пальцы, только что разжавшиеся, еще крепче стиснули плавник Уисса. Подчиняясь ритму миганий 'волшебной лампы', на камне разгоралась пятиконечная красная звезда. Ее острые правильные лучи были неподвижны, алые щитовидные пластины отливали раскаленным металлом, и снова привыкшее к мертвым приборам и механизмам человеческое сознание отказывалось верить, что перед ним — живое существо.
И почему — пятиконечная звезда? Простое совпадение или что-то более глубокое, имеющее затаенный смысл — знакомая звезда, горящая в морской пучине, в ином мире, который рядом, и тем не менее бесконечно далек… Ответишь ли ты когда-нибудь на этот вопрос, Уисс?
— Да, — услышала Нина свой собственный голос.
Уисс впервые за эту ночь заговорил с нею на пента-волне.
Он берег ее нервы, и Нина была ему благодарна. Даже после многих сеансов, после подробного анализа, который проводили они с Паном, после собственных долгих раздумий и выводов Нина все-таки никак не могла освободиться от инстинктивного страха перед таким способом общения.
Ничего мистического в разговорах, разумеется, не было.
Да и разговора в прямом смысле не было: просто, наиболее яркие образы, вызванные сознанием дельфина, гипотетическое биоизлучение переносило в сознание Нины. Если этим образам соответствовали какие-либо сходные человеческие понятия, они превращались в слова, звучащие как бы отдельно от собственных мыслей.
В теории все выглядело просто. А на практике… На практике получалось раздвоение личности.
А еще — собственный голос, звучащий где-то в тебе и отдельно от тебя, чужой и знакомый одновременно, голос, повторяющий слова с навязчивостью слуховой галлюцинации, вызывал чувство мутной жути, которое долго не проходило.
И вот сейчас, услышав короткое 'да' в ответ на свой мысленный вопрос, она вся напряглась, но продолжения не было. Дельфин догадывался, как трудно дается человеку каждое слово их безмолвной беседы.
Непонятный обряд у камня продолжался. 'Волшебная лампа', видимо, сделала все, что от нее требовалось, — кальмар притушил огни и фейерверочной ракетой скользнул куда-то вверх, растворившись в темноте. Зато звезда на камне достигла прожекторного накала, превратив ночь в подводный рассвет.
Полосу света перегородила тень. Вода искажала перспективу, и Нине показалось сначала, что рядом с камнем ковыляет уродливый головастый человечек. Но вот человечек приподнялся, повернулся боком, сверкнув узорчатой кольчугой цвета старой меди, и рука Нины невольно скользнула к поясу, где обычно висел импульс-пистолет.
Трехметровый осьминог, покачиваясь на толстенных боковых щупальцах и лениво щурясь, разглядывал гостей сонными глазами. Он был, видимо, очень стар, и большие желтые глаза-тарелки смотрели мудро и печально.
Уисс свистнул сердито и, кажется, не очень вежливо, потому что спрут раздраженно почернел, однако покорно заковылял к скале. Четыре мускулистых 'руки' обвили вершину камня, четыре других заползли в едва заметные щели основания.
Гора мышц вздулась, наливаясь голубой кровью, и камень дрогнул. Он отвалился медленно и плавно, как бывает только под водой или во сне, и за ним открылся неширокий черный ход, ведущий в глубь рифа. Спрут протянул щупальце в проход, и там что-то тускло блеснуло.
Уисс шевельнул плавниками, приглашая Нину за собой.
Звезда постепенно гасла, и Нина включила головной фонарь. Спрут, ослепленный ярким электрическим светом, заморгал глазищами, испуганно побагровел, выпустил из воронки сильнейшую струю и бросился наутек в темноту.
Нина вслед за Уиссом подплыла к проходу и остановилась, изумленная. В проходе была дверь! Тяжелая, решетчатая дверь из желтого металла, который Нина приняла сначала за медь, но потом сообразила, что медь в морской воде давно покрылась бы слоем окиси…
Дверь была широко распахнута. Нина, словно желая убедиться, что решетка — не обман зрения и не бред, медленно провела пальцами по толстым шероховатым прутьям грубой ковки, по неровным прочным заклепкам, по силуэту дельфина, умело вырубленного зубилом из целого куска листового золота… Все это сделано человеком, но когда, зачем и для кого?
Нина попробовала закрыть дверь, но она не поддавалась.
Золотой дельфин, наискось пересекая решетку, застыл навеки в длинном прыжке.
Академик Карагодский никак не мог уснуть в эту ночь.
Вернувшись к себе в каюту после традиционной вечерней прогулки по верхней палубе, он разделся, накинул на плечи пушистый лавсановый халат и долго стоял перед зеркальной стеной, разглядывая себя.
Из стеклянной глубины на него смотрел высокий плотный старик. Чрезмерная полнота, однако, не безобразила его: даже двойной подбородок и объемистый живот только подчеркивали весомость и значительность всей фигуры. Но в этой знакомой благополучной фигуре появилось что-то новое…
С некоторым замешательством вглядывался Карагодский в свои собственные глаза и не узнавал их.
