Ярко-алая вспышка на секунду осветила ближайшие окрестности пустыни, на миг померкло солнце, а когда все вернулось на свои места -- среди желтых барханов уже чернело большое, обожженное неведомым огнем пятно.
1993 г.
ВСТРЕЧА
Уже не менее получаса я мучился от нестерпимого озноба, который охватывал мое тело и нарушал благостные до сего момента сновидения. Из-за него я впал в какое-то оцепенение, я хотел встать, но было неимоверно тяжело не только пошевелиться, а просто открыть глаза. Наконец, я предпринял попытку, вложив в нее всю решимость и отвращение к моему жалкому состоянию, в результате чего удалось сесть. Зрелище, наверняка, было занятное. Несмотря на то, что я уже не спал, скрюченная моя фигура с упавшей на грудь головой и опухшим, а это я чувствовал, лицом являлись ярким доказательством пагубного воздействия алкоголя на организм.
Преодолевая слабость, я откинулся на выгнутую спинку скамейки. От резкого движения у меня помутилось в голове, но появилось приятное ощущение от расправленных, наконец, плачей. Так я просидел минут десять. Мысли понемногу прояснялись, и я осознал потребность в немедленных действиях, направленных на преодоление этого мерзкого состояния. Зная по опыту, что полностью избавиться от похмелья удается лишь к концу следующего дня, я еще с вечера запасся одной из последних новинок фармацевтики, предназначенной для помощи таким, как я, по утрам.
Не без радостного ощущения чуда достал я спасительный флакон из кармана и открутил крышку. Запах был, что называется, специфический. Я зажмурился и одним глотком осушил две трети бутылочки. Вкуса почувствовать я не успел, да и было бы сложно разобрать его в точности -- такой букет намешали в это средство.
Я огляделся по сторонам. Было раннее утро. Вокруг меня раскинулся густой парк с яркой зеленью лужаек, перерезанных белыми бетонными дорожками. По обеим сторонам дорожек стояли скамейки. Я восседал на одной из них. Повинуясь дурацкому инстинкту детства, я с усилием приподнялся, пытаясь заглянуть под себя. Убедившись в том, что лавка не свежевыкрашенна, я со вздохом облегчения оплыл вдоль спинки, перевалясь на правый бок.
Внезапно передо мной что-то потемнело. Я изо всех сил навел резкость и увидел прямо перед собой на скамейке человека.
Странно, что я не замечал его раньше. Видимо, я совсем плох: он сидел рядом со мной на расстоянии вытянутой руки.
Это был старик лет шестидесяти или семидесяти, для моего возраста это не представляло большой разницы.
Препарат начинал действовать, и я с огромной радостью ощущал, как с каждой минутой прибывают силы, и мой организм приходит в норму, как в каком-то механизме: запустилось одно, потом, другое, третье, и вот я уже решительным движением оперся правым локтем о спинку скамейки и сел полубоком к старику.
Выражение моего лица в тот момент, скорее всего, было, мягко говоря, странным и провоцировавшим чужое внимание. Старик, не поворачивая головы, взглянул на меня и улыбнулся одними лишь глазами, что, впрочем, я заметил. Спустя еще пару минут я был почти в форме -- препарат, действительно, оказался отменным, кстати, как и цена на него. Слегка размяв руки, потянувшись и убедившись в том, что телом я уже полностью владею, я решил повнимательней рассмотреть старика.
Воздух в парке был чист и свеж, и уставшие от сигаретного угара легкие, казалось, расправились, как крылья, ловя каждую молекулу утреннего аромата.
Старик был среднего роста, суховат, одет хорошо и аккуратно. По одежде нельзя было судить, при деньгах он или нет. Так одеваются и те, кто, имея деньги, не делают из одежды культа, и те, кому внешний вид не безразличен, но на дорогие и модные вещи денег не хватает. Лицо его было непохоже на лица 'кухаркиных детей', как называют разного рода выходцев, пробивающихся где только можно и как только можно. Внешняя строгость и правильность черт его лица, его взгляд свидетельствовали о бесспорном наличии неплохого генофонда. Старик заметил, что его рассматривают, но, нисколько не смутившись, продолжал спокойно сидеть в прежней позе.
Я испытал странное чувство: как будто мне хотелось о чем-то его спросить, но вопрос, возникая в абстрактной форме, не формулировался в конкретные фразы, и поэтому задать его я был не в состоянии. Промучившись над этим какое-то время, но не утратив энтузиазма, решил не торопиться и подождать, пока мысль оформится четко, а пока прекратить таращиться на старика. Но едва я перевалился с правого бока на спину и откинул голову, с блаженством закрыв глаза, старик шевельнулся, и через мгновение раздался его ровный и спокойный голос.
-- Вы, наверняка, провели вчера бурный вечерок, молодой человек. Но как бы там ни было, не стоит все же ночевать на улице, да еще в таком состоянии.
Я повернул к нему голову, и на лице моем он прочел немой вопрос.
-- Понимаю, я и не собирался заниматься нравоучением, но мне странно, что никто из ваших друзей, ведь вы были не одни, не доставил вас хотя бы к себе домой. Особенно это странно потому, что деньги у вас, и у них, наверняка, есть.
Я автоматически хлопнул себя по внутреннему карману, где лежал мой бумажник: он был на месте. Старик усмехнулся:
-- Уж не подумали ли вы, что я претендую на ваш кошелек? Ни в коем случае не претендую. Просто мне кажется, что эти ваши так называемые друзья относятся к вам, мягко говоря, наплевательски и потребительски, впрочем, как и вы к ним. И, несмотря на то, что есть у в вас нечто вас единящее, в глубине души вы друг другу так же безразличны, как незнакомые люди.
Он поправил пиджак и сел ровнее.
-- Не понимаю, о чем вы говорите, -- начал я, совершенно себя не контролируя, -- как вы можете судить обо мне и о моих друзьях не зная нас вовсе, рассуждать о нашей состоятельности, взаимоотношениях и прочем?
Старик вновь взглянул на меня. На этот раз взгляд его был пристальным и пронизывающим, он словно лучами рентгена исследовал меня с головы до ног.
-- Нет ничего сложного в моих догадках, молодой человек. Вы слишком дорого и вызывающе одеты, а ваши друзья, скорей всего, подобны вам. О том, как гуляют такие люди, я знаю прекрасно, словом, ничего загадочного, -- один лишь жизненный опыт, не более. А то, что вы напились до чертиков, а они забыли о вас, вследствие чего вы забрели сюда и здесь остались, так достаточно элементарной логики, чтобы судить о ваших взаимоотношениях. Деньги потратили, все повеселились, а завтра, то есть, уже сегодня, они скажут, что все были такие же, как вы, и поэтому так получилось. Вы их мгновенно простите и будете, между прочим, абсолютно не правы.
-- Почему же? -- вяло поинтересовался я. В глубине души я знал, что он прав, но какое-то тупое упрямство заставляло меня отстаивать несуществующую честь моих приятелей.
-- Да потому, что вы, по сути, одиноки, как, наверное, многие из нас, независимо от возраста, пола и социального положения. Но отнюдь не многие способны переносить это душевное одиночество, когда в целом мире нет никого, способного до конца тебя понять. Заметьте, не разделить с вами беду или радость, а именно понять. Отсюда и ваше стремление к самообману, вы закрываете глаза на подлости друзей, стараетесь не замечать в них ничего плохого, а, с другой стороны, излишне концентрируете внимание на их довольно малочисленных хороших поступках или на взглядах, в которых вы с ними сходитесь. Но когда наступает момент проявления объективного отношения друг к другу, вся гадость выплывает наверх, и кто- то, кто испытывал особо сильные иллюзии, ночует в беспамятстве на лавке. Ну, а кто заблуждался в меньшей степени, тот, конечно, дома, -- он ехидно хихикнул.
Я, как ни странно, нисколько на него не обиделся. Я подумал, что старик зрит в корень не столько потому, что он тонкий психолог или какой-нибудь телепат, скорее, оттого, что ситуация и вправду была слишком жизненная и до предела простая, и при наличии здравого смысла разгадать ее было делом элементарным.
Однако, четкий ход его мыслей и безошибочность его предположений заинтересовали меня, и я, никуда в тот день не торопясь, решил уделить старику какое-то время. Я подумал о некоторых темах, интересующих меня, и на которые можно было бы попытаться разговорить его. Мне кажется, что я надеялся с его
