Погибни зэк - самое большее Кальтю бы просто закрыли на зону, досидел бы свои полтора, с гаремом нигде не страшно. Но тут - полноценного человека не стало, нельзя без последствий. На экспертизе выявили алкоголь в крови (не докажешь ведь, что позавчерашняя бражка) и приплюсовали виновнику. Если жена ровесница - как раз до пенсии ей дожидаться.
ХXV
Каждый, конечно, задавался вопросом: а все-таки, при всем при том - почему мы еще не выродились? Любой специалист по евгенике подтвердит: этих миллиардов декалитров спиртного генофонд никакой нации выдержать не может. А вот поди ж ты
- у нас в Серебрянке всего один дебил, да и тот, если счет и письмо не затрагивать, не глупее среднего американца. Парадокс? Мистика? - Суровый материализм: действительно, давно бы согнали нас в резервацию и шустрили бы на наших просторах расторопные азиаты и хваткие скандинавы, когда бы не ГУЛАГ. Увы, не повезло этому слову, и само по себе оно - с двумя гадами по краям - малосимпатично, но факт: тюрьмы, зоны, поселения - это же заповедники трезвой спермы! (Относительно, конечно, - нет в мире совершенства.) Вполне Отец народов кликуху свою заслужил. Не берем воплощение, уже все тут сказано, но идея-то - блеск! Не какой-то там смехотворный сухой закон - только бандитов плодить.
Всегда иметь в государстве два-три миллиона мужиков, практически (сравнительно с волей) не пьющих по 3-5-10 лет! - Смогли же, добились, ввели в русло - без максимализма ненужного, без перегибов, в границах реального (десять миллионов с четвертными на ушах - это романтизм: впечатляет, но уводит от жизни).
Сейчас, с высоты творящегося бардака, особенно очевидно: мой народ должен сидеть. Не знаю пока, как это устроить, но колония-поселение даже с эстетической точки зрения - оптимальный вариант. Уж не говоря про грубые резоны:
все при деле, не озорничают, денежки на лицевых накапливаются...
Осекаюсь: не изуверствую ли? Мужиков - на шконки, девок - на каменный фалл...
Нет. Размозжить нас в этническую слизь - вот изуверство.
Впрочем, опять я отвлекся - накипело. Но не в сердцах сказал, в полном сознании.
И себя никак не исключаю: такому, как я, - родившемуся без особой специализации, просто одобрительно смотреть на мир, радоваться его удачам, сочувствовать промахам - в Серебрянке самое место. На зэковском берегу, разумеется. А что? Ни к кому чересчур не привязываться, но во всех понемножку влюбляться. Надеяться на чудо помиловки, но спокойно и грустно знать, что конец срока все равно придет - и дома тебя ждут. Никакой политики: политика - ментовское дело, а ты только щемить себя не давай. И - главное! - никакой ответственности - даже за принимаемые кубы: сплав все спишет!
Не могу вообразить лучшей доли.
Однако с кубами технорук что-то заподозрил - решил ревизию послать. А я-то - да, накидываю мужичкам, если до рупь на рупь не хватает. (Не бескорыстно, как и другие приемщики.) Не лихачу, но, строго говоря, срок уже можно вешать. Грозные же ревизоры - это главбух со счетоводом, то есть Любка с Нинон. Двадцать штабелей должны переточковать и нас, уголовщину, вывести на чистую воду.
Механизм ревизии прост: Нинон цифры с торцов кричит (это мы ставим, приемщики, - диаметр каждого хлыста), Любка записывает. Но штабеля здоровенные, явно за день не управиться. А радости большой нет - и назавтра по жиже чавкать. Поэтому решили рационализировать: цифры пусть приемщики кричат, а ревизорши обе пишут. Вместо одного - сразу два штабеля в обороте. Ну, мы и накричали цифр - боюсь, переусердствовали. Как потом узнал - кубов триста лишку получилось. Технорук рукой махнул, матернулся, - но ревизий больше не засылал.
XXVI
Из дальнего угла барака - восторженное:
- Писечка - як ягодка! Як черешенка! - опять Сухоненко свою терпилу расписывает.
Десятый год за этим занятием, а всё новые краски находит, нимфоман.
- Хоть знает, за что чалится. А тут за растоптанный башмак восемь лет кувыркайся, - печально, но без надрыва комментирует Игорек.
Семь лет уже позади - что ж теперь надрываться.
Не в моих правилах преступное прошлое ворошить, но в том-то и дело: у Игорька его нет. (К чести нашего судопроизводства начала восьмидесятых, из примерно двухсот откровенничавших со мною - это всего лишь второй случай кристальной безвинности. У остальных - хоть нос разбитый, хоть двугривенный - но фигурировали.) 117-я вообще - растяжимая статья (как ей по содержанию и положено), и родные жены мужей по ней упекают. Игорька же друган к своей знакомой затащил. Выпили, порезвились, и вдруг - законный нагрянул. Ну, штанишки надели, распрощались - культурно всё. А вечером - повязали обоих: пассия заявление накатала. Муж ли заставил, или сама инициативу проявила - неважно это, хуже другое: в первый же год друган помер на зоне. От тифа. У них там эпидемия была, Игорька тоже скрутило, но - выкарабкался.
Родители подельников дружили до этого, но тут - у той матери свихнулось что-то.
Одна статья, один срок, на одной зоне - но чужой выжил, а мой нет. Каждый месяц стала звонить предкам Игорька, осведомляться: 'Ваш не умер еще?' Года два доставала, потом только успокоилась.
- Мне недавно старики написали об этом, я и не знал.
- А что, друган-то твой - один у нее был?
- Ну. Она и от армии его отмазала... А тут - даже могилы нет. Конечно, крыша поедет.
- Почему нет?
- Так не выдавали тела-то.
- А много перемерло?
- Да нет, не очень. Человек двадцать. Один все плакал, пока в сознании, - месяц до звонка.
- А твой?
- Нет. Он не верил, что умирает. Он первый был, еще никто не крякнул. После него и сказали, что тиф.
К 117-й возвращаясь, два замечания. Во-первых, за четвертую часть положено пассажиров опускать. И когда-то соблюдалось неукоснительно. Но в восьмидесятых гнилой ветерок либерализма уже повеивал в уголовной среде, уже начинали сквозь пальцы смотреть - увы, увы. Вон, пожалуйста, Сухоненко со своей черешенкой. Не отсюда ли и пошло по всей стране расшатывание устоев?
А во-вторых, по первым трем частям - сколько ни видел - все как на подбор:
гвардейцы! Матушка-императрица - любого бы в полковники, за один вид! Черт его знает, здесь буксую: как это получается? Ведь при таких статях - только свистни
- шалавы гирляндой нацепятся. Да, может, как раз поэтому: не привыкли к отказам.
Так что публичные дома, конечно, дело нужное и полезное (всё легальное лучше нелегального: бляди, гомосеки, коммунисты) - но не снимут они проблему.
Насиловали и будут насиловать.
Провоцировать не надо, вот что, девчата. Ну, и там - каратэ, у-шу, каблуком по яйцам - осваивайте потихоньку. Только не увлекайтесь чересчур. Все-таки мужики - это условный противник, не враг номер один.
Кстати, как у древних было с этим? - А у них не стояло так остро в мирное время.
Да-да, 117-я - обратная сторона женской эмансипации. Посеешь, как говорится, ветер...
Ничего, бабоньки. Скоро мы сопьемся все, сами же будете ностальгировать:
- Вон, деды ваши - никаких эректоров, силком, бывало, брали, кипела кровь!
Богатыри - не вы!
XXVII
Раньше думал: люди не добрые и не злые, а такие, какими их заставляют быть.
Потом понял: это меня так заставляют думать. А вот управленские чины с непоколебленным марксистским мировоззрением так и уверены, что зэк при каждом удобном случае должен жрать собак, пить одеколон и заниматься активным гомосексуализмом. Бытие заедает сознание.
Но не все так просто, увы. Что, если пассажир вегетарианец? Аллергия на одеколон? И, наконец, не стоит у него на юношей? (Случаются такие казусы.) Нет, ни о какой табула раза не может быть речи. Конечно, определенным усилием можно в себе подавить врожденное отталкивание - или предрасположение, но это будет внутреннее усилие. Обстоятельства ничего не решают.
Но вернемся к собакам. Верхний склад - не нижний, из деревни гуляш не подманишь.
Приходится самим разводить. У Геши в будке подрастали трое: Альма, Малыш и Мишка
- все разной беспородности, но одинаково умилительные. Воспитание по избытку досуга - я взял на себя и оттого лучше знал их природные задатки. Первый шаг - приучение к опрятности. Едва щенок напустит
