россыпи сине-черных крыш в снегу, дымки, морозная луна, Вишера взблескивает - это ребром стоящие льдинки отражают свет фар.
Элькино дежурство (их две тут, посменно - Эля и Римка), выходит заспанная.
- Виталик, эротический сон не досмотрела... Ты в Серебрянке не мог залить?
- Кончился 72-й. Работай давай. Еще насмотришься.
- Да ну, я не умею с продолжением.
- А Элю-то нет, Виталя? - уже катим дальше.
- Нет. У нее роман с Макокиным - честный парень, не Казанова.
В Вишерогорске - чайку с горячей буханочкой, грузим лотки, набиваемся в кабину.
- Начальник, автобус-то будет завтра? - тетя Тася у меня (завтра суббота, рейсовый день в город).
- Как штык. Кальтя до двух сегодня ковырялся, сказал - порядок.
- Слава Богу. Отцу рубашку надо ('отец' - это она мужа так), вчера, дурак, в новой на смену поехал.
Муж у Таси бульдозерист, дороги расчищает.
- А я своему свитер хочу... Тася, ты видела прошлый раз кофточки давали немецкие? Я жалею так, не взяла. Может, остались?
- А, мой размер все равно не был. Они на толстых не выпускают, - тетя Тася колышется в хохотке, через Ирку волна доходит до меня, и я, притиснутый к дверце 157-го < зилка> , беззвучно рыдаю от восторга, что есть на земле, живут рядом с нами такие чудные, дивные, теплые существа - и нам не дано их понять.
Виталя! Я не знаю, чего им надо! А нам чего не хватает? Занимаемся разной херней: городим государства, разваливаем, воюем, строим тюрьмы, сами в них сидим и сами себя стережем... Мужики, положа руку, - это наш мир! Давайте хоть баб не сажать, амнистируем их навсегда. Они слабые, вон, перед Виталиком даже устоять не могут. Ну, змеи, ну, стервы - есть же другие способы. Выдрать, там, всенародно, заставить месяц в отечественном ходить - но не в тюрьмы же наши, не в зоны! Нельзя, мужики, кто ж мы есть.
В столыпине на подъезде к Вологде нас уплотнили, освободили клетку, и вот, слышим, на остановке - подсаживают: визги, мат-перемат - бабонек! Эх, веселье пошло! Первый бал Наташи Ростовой! Разгорячились все, ожили, перекрикиваемся.
Бабоньки, ласточки! Конвой на ушах: хуже нет - смешанный вагон.
- Командир, на оправку давай, сутки не ссали! - по голоску судя, лет двадцати оторва, - все влюблены уже, лыбимся - сейчас водить начнут, так и глянуть успеем: блаженство! Ага, повели - час, два ждем, бесполезно кричать. Конвой, видно, еще необтертый, не знает, как с женским этапом держаться. А это не наш брат многотерпеливый. Вэвэшник мимо клетки - лови, тварь: из мешков полиэтиленовых мочой с ног до головы.
- Ну, я вам, бляди, сейчас! - побежал за огнетушителем - старая шутка, сиди потом в пене вонючей, обсыхай.
- Эй, мужики, наших бьют, качай вагон! - все та же, с ангельской хрипотцой.
В резонанс раскачать столыпин - плевое дело: нас около сотни. Сковырнется с рельс на полном ходу - всем каюк, конечно, но страха нет: бабоньки просят - стараемся, геройствуем, с музыкой пропадаем! Вот у конвоя очко не феррум:
огнетушитель на место, и на оправку - пожалуйста. Всегда бы нам так, мужики.
Отчего наши беды? - Забываем, что бабоньки рядом, примелькались друг другу. А они-то в нас верят еще... Что такое?
- Виталя, смотри, пожар в гараже!
- За калорифером не углядели, наверно.
- Жми!
Подлетаем на всех газах, поворот перед мостом и - отлегло. У меня горит, над трубою диспетчерской пламя, с искрами. Ссадили девчат, подруливаем - Валера Басенко, механик:
- Ленчик, салют в твою честь!
- Что вы тут, Валерьян?
- Да вырубили шест, полезли трубу прочищать - и туда его уронили. Я кричу:
теперь топить вообще нельзя, а Серега: попробуем!
- Ну?
- Так это шест в трубе и горит, и сажа!
- А печка?
- Всё, ни дыминки, тянет, аж ревет!
VIII
Говорил нам доцент, мол, Толстой открыл текучесть характера, 'люди, как реки', - так вот, я это закрываю. Дураком родился - дураком помрешь, никакой текучести.
Или я бесхарактерный просто? С кем сравнивать смотря. С Валерьяном если - то да, без базара. И не потому даже, что он свою жену задушил, а я не смог - это мелочи, дело житейское. Тут большого характера не надо взять хоть мавра.
- А как ты ее, Валерьян?
- Ремнем. Дернул за два конца, - поясняющий жест, - хрясь. Позвонки не выдержали.
Это у него уже третья ходка. Самому под полтинник. Мешковат, добродушен - когда бы не 'хрясь' - вылитый Винни-Пух.
- Валерьян, сегодня в ночную надо - кразистам ходовую протянуть поможешь.
- Я не лошадь ('вошадь' выговаривал), - но остается, пыхтит до утра, куда денешься.
За чифиром из прежних ходок любил вспоминать: про Златоустовскую крытку, Пермский централ - заслушаешься! Вот бы Данте куда на экскурсию - жаль, не дожил. Архивчик у Валерьяна: письма, фотки пожелтевшие - как у всех долгосрочников, и на одной - он с Высоцким (тот в здоровенной ушанке), обнимаются. Ну, мало ли с кем Семеныч кентовался мимолетом, что же особенного.
Хоть Валерьян уверял, что дружили истинно, по душам. А кто б не стал уверять - с такой фоткой в архиве? Мы не то что не верили, а как-то всерьез не брали: ну, Винни-Пух дружит с Маугли - не спевается, ни к чему - ни тому, ни другому.
Тут в декабре завернули морозы за сорок, в гараже все прахом пошло вообще не до мемуаров стало. Как по команде лесовозы, людские машины именно что 'хрясь, хрясь' - по две, по три за день. Техника - штука нежная, хуже шейных позвонков.
Но план горит, Канюку из Управы дрючат, тот на механиках отрывается, заладил, мудак: 'Железо ломаться не может работать не хотите курва сгною', - и так без выражения, без запятых, что понятно - не стращает, сгноит. Те - попивать стали, с горя. Круг замкнулся, петля захлестнулась. Осталось дернуть за два конца. Ну, и дернули: Канюку в Управление на ковер (по селекторной же не тот кайф сношать).
А у нас на новом < Кразе> движок стуканул, и гараж - однова пропадать - уже повальную пьянку учинил. Черт его знает, что пили, где взяли, но Валерьян под вечер мне (единственному трезвому - днем не забухаешь в диспетчерской: звонят из ДПНК беспрерывно) коснеющим языком все выдавливал: 'Леха, если посадят в холодную - до Москвы дойду, так не оставлю... Пусть раскурочат волков', - лучше бы спать шел. Да нет, все равно бы подняли. И в холодную, конечно. Канюка и в девичестве не чикался, а с растерзанным очком - прямо залютовал. В декабре, в холодной, пятнадцать суток (больше нельзя по закону) - сам Карбышев содрогнулся бы, когда узнал. (Там ведь все узнается, это вам не МВД-шная статистика - концы в воду.) Конечно, механикам с выводом дали, но Валерьян что-то очень там шумел, когда стригли, крушил пенитенциарную систему (а - нахлебался, накипело), его и уважили: без вывода отсидел. И после - в гараж не вернулся. Ноги поморозил чуть не до гангрены, еле ползал, при ШИЗО недели три печку топил. И - исчез.
Исчезнуть с поселения совсем нетрудно, хоть в Говорливой у шалавы заночевать, например. И даже, если не больше суток, - кичей отделаешься, могут и на зону не закрыть. Но больше - это побег, и ищут ревностно. Да и без документов, без денег солидных (на руки нам два раза в месяц по пятьдесят выдают, что сверх заработал
- на лицевой) - куда ткнешься? Тем более обритый. Уже в Красновишерске в транспорте дальнего следования: автобусы, самолет - поголовная проверка. Словом, три раза из Серебрянки бегали на моей памяти - и в неделю всех вылавливали, максимум.
