учреждении, являющимся своеобразным гибридом советской системы террора и советской медицины. Я включил в повествование как бытовые подробности, так и рассказы о людях, встретившихся мне в тех удивительных стенах.
Конечно, мои записи страдают досадной неполнотой, поскольку я побывал в институте не в качестве журналиста-репортера, а в качестве обыкновенного, связанного по рукам и ногам бесправного экспертизного зека. Я почти ничего не смог рассказать о структуре института и организации его работы. Я не смог назвать по фамилиям всех врачей даже своего отделения, ибо в институте они тщательно скрываются. Но что-то я все-таки увидел и понял.
Насколько мне известно, в нашей бесцензурной литературе нет ( кроме разве что 'Мыслей сумасшедшего' П.Г.Григоренко, 'Кто сумасшедший?' братьев Медведевых и еще нескольких коротких замет) достаточно полного рассказа об институте имени Сербского, хотя интерес к этому печально славному учреждению, конечно, велик. Так может быть, мои записи хоть в какой-то степени восполнят этот пробел, а главное - позовут к действию кого-то более знающего и опытного. Я так и рассматриваю свою работу - как часть коллективного труда по преданию гласности и следовательно обезвреживанию одного из зловещих островов советского ГУЛАГа, сегодняшнюю цитадель наивысшего бесправия и бесконтрольных опытов над беззащитным арестантским мозгом - институт имени проф. Сербского в Москве.
Всем советским инакомыслящим, ставшим жертвами психиатрической репрессии, сегодняшним и вчерашним узникам спецпсихбольниц я и посвящаю свои заметки - мой посильный вклад в борьбу с этим едва ли не самым отвратительным видом политического террора и насилия в наши просвещенные дни...
Вы говорите, доктор, я здоров?
а между тем моим родным сказали,
что болен я, и чтоб они меня
немедленно в больницу отправляли?
Ах, доктор, доктор! Право, вы чудак,
и одного понять не можете никак:
что мне болезнь моя - отрада.
Здоровья вашего и даром мне не надо.
Здоровья вашего, которым вы б о л ь н ы!
Мои слова вам кажутся смешны?
Но право, доктор, под большим сомненьем
к о г о сажать сегодня в желтый дом:
меня иль всех, кто в диком озлобленье
волнуются кругом!..
(Из стихотворения 'Сумасшедший'
неизвестного автора, конец ХIХ века)
КРОПОТКИНСКИЙ ПЕРЕУЛОК, 23
- Сколько в Москве вокзалов? - Девять. Ярославский... Савеловский... С Рязанским, что не понятно, вокзал или платформа ( на Каланчевке), даже десять.
- Сколько аэропортов? - Загибаем пальцы: Внуково, Шереметьево... Пять!
- А сколько тюрем?
Оказывается и это не сложно сосчитать.
- Бутырка - самая знаменитая, давняя, еще Пугачев сидел... Матросская Тишина... Красная Пресня - всесоюзная пересылка... Таганку снесли в хрущевские годы... Еще Лефортово - тюрьма КГБ. Еще Лубянская внутренняя самая таинственная... Все. Пять!
- Шесть, - уверяю я.
Да, эта последняя, с застекленными окнами без решеток, официально тюрьмой вроде не считается. И тем не менее я считаю ее тюрьмой, самой настоящей и едва ли не самой зловещей.
Хоть и не подолгу в ней сидят, вроде пересылки.
- Как для кого, - скажут некоторые, - как для кого...
* * *
Кропоткинский переулок, 23. В самом центре Москвы. Рукой подать до Крымского моста, до Смоленской площади, до высотной громадины Министерства иностранных дел... Непримечательное трехэтажное здание старинной постройки, окруженное серым, молчаливым забором - едва ли кто разглядит на нем тонкую паутину проволоки, натянутой для сигнализации о побеге... Ну а овчарки внутри двора не лают - вымуштрованы...
Институт фасадом выходит в Кропоткинский переулок, тылом - на шумный Смоленский бульвар, и с этой стороны его сейчас надежно загородил 25-этажный жилой дом на марсианских железобетонных ногах (Смоленский бульвар, дом 6-8). Въезд в институт - с торца, с улицы Щукина, 19. Здесь расположена незаметная проходная и сюда сворачивают неприметно с Садового кольца 'воронки'. Со всех сторон всесоюзную психиатрическую тюрьму, главную лабораторию бесконтрольных экспериментов на бесправных и беззащитных зеках, окружают мирные и, конечно, очень нужные учреждения, которым и невдомек, какое чудовище приткнулось к ним. Вот Министерство образования СССР (Смоленский бульвар, 4) - цитадель света и знания... С торца, в доме по Кропоткинской улице, 38 - детская библиотека им. Н.К.Крупской и ВНИИ 'Биотехника' (вот с этим учреждением, по-моему, институт Сербского определенно имеет контакт)... Пельменная - в том же доме... Чуть поодаль на углу магазин 'Березка', иностранцы снуют... В тихом Кропоткинском переулке, в старинных респектабельных особняках вообще невозможное... редакция журнала 'Латинская Америка'! (Кропоткинский переулок, 24), дом-музей П.А.Кропоткина (Кропоткинский переулок, 26 - здесь, в этом доме родился великий отрицатель государства - насильника над личностью)... Нет, не представить и томящимся за серой бетонной стеной зекам, какие экзотические, мирные, пестрые - да разве бывают такие? учреждения в сотне метров от них!
'НЕКИПЕЛОВ, С ВЕЩАМИ!'
Вторник, 15 января 1974 года. Перед подъемом, около половины шестого, с лязгом распахнулось кормушечное окно моей бутырской камеры-одиночки...
- Некипелов? Имя-отчество?.. С вещами!
Все ясно. Этап в институт. Екнуло сердце. Вот и пришел мой час. Наспех укладываю вещи, собираю постель, жду. Минут через пятнадцать приходят за мной. С трудом волоку узел с постелью. В другой руке мешок с личными вещами. Долго иду за вертухаем по длинному коридору, устланному старинной, скользкой, чисто вымытой плиткой. С обеих сторон - камеры.
Около одной из них вертухай останавливается и ко мне присоединяется парень лет 28-ми, в сером кургузом пальтеце. Лицо добропорядочное, умное, заросшее черной месячной давности бородкой. В руках у него небольшой узелок из серой тряпицы, и он с интересом смотрит на мой, оттягивающий руку мешок. Нас выводят наружу, и, пройдя двор, мы оказываемся в знакомом уже отсеке приемного корпуса, где сдаем постели. После этого нас запирают в одной из сборных камер. Холодно. В раскрытое зарешеченное оконце, что почти под потолком (не дотянуться), густой струей, как паста из тюбика, вползает белый морозный воздух.
- Яблочка нет случайно? - спрашивает парень, кивая на мой мешок.
- Нет. Конфеты есть. Хочешь?
Угощаю. Знакомимся. Моего напарника зовут Володя. Москвич. Сидит уже около двух лет. 'Закосил', и был признан невменяемым. Здесь сидел в 'признанной' камере и сейчас понятия не имеет, куда его 'дернули'.
Говорю, что по всей вероятности в институт Сербского.
- В Сербского?.. - Володя бледнеет. Но ведь он уже был признан... Значит, переосвидетельствование? Могут разоблачить? Как теперь себя вести? Он явно растерян, и весь погружается в тревогу.
А в камеру постепенно - по одному, по два - прибывают новенькие, и вот она уже гудит, как улей, и наполняется дымом и потом. Обычная уголовная публика, ни одного интересного лица. Выделяется в ней жуковатого вида мужичок с блатными повадками - какой-то известный московский вор из Марьиной рощи. Маленький, сморщенный, лет под пятьдесят. Но глас зычный, законодательный, камера группируется вокруг него. Достает из мешка и показывает две кроличьи шапки, выигранные в карты в камере. А на голове рыжая, лисья... хотя и потертая. Мне все это уже знакомо и удивляет. От нечего делать изучаю надписи на стенах. Карандашом, гвоздем, горелой спичкой: 'Коля, везут в Сербского. Олег', 'Наташа, меня признали. Слон', 'Жду этапа в Сербского'... Становится не по себе от чьих-то криков, каким-то темным пророчеством веет от этого лаконичного 'меня признали'.
Текут часы. Раздают ложки, хлеб, кормят завтраком - жидкая пшенная каша. Еще через час ведут всех - человек по пять - в парикмахерскую. Зек-парикмахер снимает бородатым машинкой для стрижки волос бороды. Затем командуют спустить брюки, и второй зек из хозобслуги такой же машинкой оголяет каждому лобок. Состригает и под мышками. Что ж, это уже пахнет медициной. Профилактика! Чего?.. Видимо, иначе
