прирост.
Что не сделаешь, если надо процент преступности по стране снижать!
ПЕРВАЯ НОЧЬ. КОМИССИЯ
Первая ночь в психиатрическом 'зазеркалье', несмотря на уют и негу в постели (кровать мягкая, на панцирной сетке) прошла тяжко. Болела голова, было очень жарко, снились какие-то кошмары. Кажется, я даже кричал во сне, чем, конечно, порадовал, как верным симптомом моей 'свихнутости', стерегущую няньку. В довершение всего я напрочь забыл, где нахожусь, и каково же было мое изумление, когда, открыв глаза, увидал чье-то остекленевшее, оскаленное в совершенно идиотской улыбке лицо, смотревшее на меня из-под одеяла с соседней койки. Лицо вдруг осклабилось, подмигнуло мне по-свойски, а из-под одеяла высунулась желтая рука и поманила меня скрюченным пальцем. Было от чего вздрогнуть! Оказалось, что Петя Римейка, пожалуй, единственный в палате настоящий дурачок, перебрался, пока я спал, ко мне в соседи вместо Ногтееда, и теперь, проснувшись, почтил меня своим вниманием.
Когда подошел завтрак, мне было велено не есть, дабы по приходу сестры сдать кровь на анализ. Поразмыслив, я решил, хоть и занимал прежде позицию полного неучастия в следствии, в некоторых, чисто медицинских исследованиях, видимо, ожидавших мою персону, какое-то участие все-таки принять. Мало ли что. Ведь в этом перевернутом мире буквально все может срабатывать против меня. И мой отказ может быть запросто расценен как симптом психической аномалии. Нет уж, максимум здравомыслия с моей стороны. Конечно, без уступок в вопросах принципиальных и этических. Говорить с врачами буду осторожно, не отменяя основной линии поведения. А медицину некоторую, если она не будет связана с насилием и с введением 'в меня', в организм, каких-нибудь веществ, можно и принять. И я пошел в кабинет к медсестре.
Анализ оказался самым безобидным, обычным: кольнули палец иголочкой, взяли кровь стеклянным капилляром. РОЭ, лейкоциты...
Вместе со мной сдавал кровь паренек, знакомый по вчерашнему бутырскому боксу. Улыбнулся дружески, Володя Выскочков, москвич, сидевший за какую-то драку. Позже он был признан невменяемым, я об этом расскажу. Оказывается, из всего 'воронка' только мы с ним попали вместе, остальных растолкали по другим отделениям. Значит, наше отделение - шизофреническое? Так надо полагать?
После анализа и запоздавшего завтрака за мной пришла медсестра. Как и за Выскочковым. Оказалось, на комиссию: все новоприбывшие на следующий день представляются врачам на утреннем их собрании. Вслед за сестрой я вошел в просторную комнату, где стояли два перпендикулярно уставленных стола по центру и несколько - вдоль стен. За 'командным' столом восседал мужчина лет 55-ти, с удлиненным лицом и свисающим, как гороховый стручок, печальным семитским носом. Волосы полуседые, вьющиеся, к губам будто приклеена приторная, нарочитая улыбка. Это был, как выяснилось позже, заведующий отделением Яков Лазаревич Ландау.
За другими столами, невпопад, сидело человек 10 - 12 мужчин и женщин в белых халатах. Кто-то стоял, прислонившись к окну. Мне предложили сесть на стоявший поодаль, справа от председательствующего стул.
- Виктор Александрович, - обратился ко мне он, - вы давно пишете стихи?
- Прежде чем отвечать на вопросы, я хочу сделать заявление.
- Пожалуйста.
- Вчера, по прибытии в институт, у меня изъяли тетради с записями, ручку и несколько необходимых книг, в частности Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы. Я хочу знать, когда все это будет возвращено.
- Вот они! - Мужчина за столом хлопнул ладонью по лежавшей перед ним стопочке. - Тетради. Они будут возвращены вам, как только я их просмотрю. Ручку тоже вернем, если разрешит лечащий врач. Вам будет назначен врач, понимаете? Ну, а что касается книг - придется немного подождать. Не положено у нас. Ну потерпите, вы совсем недолго пробудете здесь.
- Сколько же?
- Ну-у, это зависит от вас. Вообще у нас срок месяц. Но, может быть, и быстрее, если будете помогать нам.
- Что значит помогать? Никому и ничем я помогать не собираюсь.
- Ну, вы уж в буквальном смысле! Помогать - значит отвечать на вопросы, рассказывать о себе лечащему врачу. Вот вы так и не ответили на мой вопрос: давно ли пишете стихи?
- Давно. Хотя распространяться на эту тему не буду.
- Скажите, а вы печатались, издавались?
- Я же сказал, что говорить об этом не буду.
- Ну хорошо. Скажите, а вы знаете, зачем вас сюда привезли?
- Разумеется. Государство пытается вашими руками упрятать меня в сумасшедший дом.
- А вы себя считаете здоровым?
- Разумеется.
- Виктор Александрович! А вот в деле записано, что ваша мама страдала душевным расстройством, лежала в психбольнице. Это действительно так?
- Не знаю, что записано в моем деле. Кто об этом показывает? Подтверждено ли это справками? Моя мать пропала без вести свыше 30 лет назад, мне в это время было 10 лет. Действительно, в новой семье моего отца, где я воспитывался, бытовала версия о том, что мама психически больная, мне это внушали. Но я думаю, что это всего лишь легенда, созданная отцом, чтобы оправдать свой уход от мамы, и его новой женой, моей мачехой. (На этот вопрос я отвечал подробно, так как пункта о душевной болезни матери больше всего боялся. Хотя она, как я считаю, и не была больна, но отец мог показать такое. Ну а столь крупный 'козырь', как 'отягощенная наследственность', был бы хорошим поводом для признания меня психически больным.)
- Ну хорошо, Виктор Александрович. Можете идти. Завтра вы уже будете знать своего врача. Он побеседует с вами.
Я спросил, можно ли мне послать письмо своей теще, живущей в Москве, с просьбой передать мне фруктов.
- Можно, - сказал мой собеседник. - Напишите и сдайте сестре.
- Но оно пойдет через следователя? Это очень долго. (Мне хотелось как можно быстрее дать знать своим, что я уже в институте Сербского.)
- Нет, если письмо коротенькое, мы сами просмотрим и отправим.
Я вышел вслед за делавшей мне знаки сестрою. Уходя, поймал на себе внимательный взгляд одной из присутствовавших в комнате женщин - интересной, полной, лет сорока, с тяжелой, рыжеватого цвета прической. Интуитивно подумал: 'Уж не эта ли дама будет моим лечащим врачом?'
Как оказалось, я не ошибся.
А что касается письма теще - Ландау обманул, не моргнув глазом. Теща его, хоть оно и состояло из двух строчек, не получила. Письмо было направлено следователю, который вручил его моей жене... год спустя.
СТРУКТУРА ИНСТИТУТА
Я мало что могу сказать о структуре института в целом. Официально он называется Центральным научно-исследовательским институтом судебной психиатрии имени профессора Сербского (ЦНИИСП) и находится в ведении Министерства здравоохранения СССР. Однако у него есть и другой, негласный, опекун, чей титул не обозначен на вывеске, - Министерство внутренних дел СССР. Не знаю, в каких конкретных формах осуществляется его влияние, но вот одна их них: весь персонал института имеет воинские звания войск МВД, врачи - офицерские, сестры и няньки - видимо, сержантские. Уже одно это обстоятельство (подкрепленное, конечно, соответствующей зарплатой) повышает бдительность и усердие медицинского персонала, усиливает его ретивость по части выполнения государственных задач.
Во главе института стоит действительный член Академии медицинских наук профессор Морозов. Не знаю его воинского звания по табелю МВД, но судя по тому, что его подчиненный, по сути всего лишь зав.отделением, Лунц, как говорили осведомленные люди, имеет звание генерала-лейтенанта, звание Морозова должно быть не малым.
Кроме Министерства внутренних дел, институт Сербского не может не курироваться - через Прокуратуру СССР - и Министерством юстиции. Забегают в него, конечно, или позванивают (это касается как раз 4-го отделения) и из всевластного КГБ.
