кабинетах надо было сменить, ковры, дорожки. Нашелся добрый человек, пошел нам навстречу...
- Директор комбината?
- Какой там комбинат! Громкое название. Набивные ткани делают, ковровые дорожки. Шарфики, абажуры разрисовывают. Кустарная фабричонка. Но руководство там крепкое. Пообещал товарищ - и сделал.
Набатников недоумевал:
- Что ж тут особенного? Ведь это же не подарок и не для вас лично?
- Какое там 'лично'? По безналичному. - Толь Толич обрадовался каламбуру. - Расчетец такой есть, как вам известно. Эх, Афанасий Гаврилович, побывали бы вы в моей шкуре! Ведь за прекрасные глаза ничего не делается.
Трудно было понять Афанасию Гавриловичу, что это, дружеская откровенность или обыкновенный цинизм? Он сам непосредственно занимался строительством здешнего института, вникал в разные хозяйственные дела архитекторов,
строителей, транспортников. Знал, что иногда они договариваются между собой о взаимных услугах: одним нужен лес, другим камень, третьим обещали помочь автомашинами. Но чем хочет отблагодарить Медоваров своего благодетеля за ковровые дорожки?
- Посудите сами, Афанасий Гаврилович, - между тем продолжал Толь Толич. Человек постарался для нашего института, сделал что мог. А я ему плачу черной неблагодарностью. Совесть-то у меня есть или нет?
- Боюсь, что мы понимаем ее по-разному;
Спорить на столь щекотливую тему Медоварову не хотелось.
- Пусть будет по-вашему. Но слово руководителя что-нибудь должно значить?
- Не 'что-нибудь', а все! - сухо поправил Набатников.
- Тем более. Я, например, обещал этому директору взять его сына в командировку. Разве я мог предполагать, что вы всех отправите обратно? А потом, Афанасий Гаврилович, к чему нам лишние разговоры? Мальчик приехал с чистой душой, хотел помочь... А вы вроде как убоялись критики, игнорируете ее... Он так и заявил мне.
Глаза Афанасия Гавриловича покраснели от гнева.
- Это вы о том мальчишке? Вот спекулянт паршивый! Чтобы духу его здесь не было!
Вздохнув, Толь Толич протянул уныло:
- Не любите вы молодежь, Афанасий Гаврилович. Но поймите, если он уедет, то это произведет скверное впечатление. Зажим критики.
Набатников уставился на Толь Толича округлившимися глазами, потом, словно одумавшись, быстро зашагал по коридору.
Можно было смириться с неумным приспособленчеством Медоварова. В конце концов, он виден насквозь, а потому не так уж страшен. Сам признался в мелких спекулятивных грешках - нечто вроде товарообмена. За ковровые дорожки и диванную обивку сынку директора комбината устраивается приятная командировка. Взятка? Ни в коем случае! 'Безналичный расчет' и обыкновенная дружеская услуга. Правда, командировка оплачивается из средств государства, но попробуйте доказать, что она не нужна. Будущему специалисту полезно ознакомиться с работами Ионосферного института. Дорогу молодежи!
- Да разве в этом Дело? - жаловался Набатников Борису Захаровичу. - Всякие бывают спекулянты. Одни рыщут по магазинам, чтобы потом перепродать модные тряпки и босоножки. Другие, вроде Медоварова, используют выгоды начальственного положения, тоже этим спекулируют. Но нет отвратительнее спекулянтов принципами, гуманностью и чистотой. Медоваровский отпрыск пригрозил папаше партийным взысканием, когда тот попугал его ремнем. Самодовольный хлыщ, именуемый Аскольдиком, спекулирует высокими принципами нашей печати. Он же, как и тот молодой почвовед, которому я не мог дать отдельную квартиру, спекулирует нашей любовью к молодежи. А разве нет спекулянтов от науки?
Дерябин саркастически усмехнулся:
- Ни на чем не основанные предположения. Попробуй докажи.
Его подозвал Поярков, и они вместе прошли в зал, где устанавливались дополнительные приборы для будущих испытаний 'Униона'.
Глядя на движущуюся ленту самописца, Поярков удивился:
- Мейсоновский анализатор опять работает? Вы уверены, Борис Захарович, что так и должно быть?
Борис Захарович сам мучился в догадках. Хорошо бы сию минуту, не дожидаясь окончания испытаний, посмотреть, что в нем случилось.
- А какая сейчас скорость подъема? - вместо ответа спросил Дерябин, подходя к другому регистрирующему прибору.
- Почти расчетная величина, - пояснил Поярков, указывая на зеленую линию. - Ваши опасения, что 'Унион' не достигнет нужного потолка, пока преждевременны.
- Посмотрим, посмотрим, - ворчливо заметил Дерябин. - Но вы же сами считаете, что его пора посадить? Чем вы объясняете этот скачок? - ткнул он пальцем в график, где еще до включения двигателей линия высоты резко пошла вверх. - Воздушными течениями? Здесь они не отмечены.
Рядом с линией высоты записывались восходящие течения, направление ветра и другие данные. Они говорили, что атмосферные условия тут ни при чем, диск поднялся выше от неизвестных причин. Поярков беспокоился: не случилось ли чего? Возможно, где-нибудь отказали стягивающие трубы? Надо все это проверить сейчас, пока не случилось чего-нибудь более серьезного. Непонятно, почему Набатников не прекращает испытаний?
- Ничего, потом разберемся, - сочувственно проговорил Борис Захарович. Простите старика, всю ночь не спал, пойду часок вздремну.
Поярков опустился на диван и обхватил руками холодный кожаный валик. Так он сидел бездумно, потом вскочил, закурил, смял зажженную папиросу и быстро подошел к столу. Вот журнал испытаний 'Униона'. Здесь записаны все показания приборов. Высота, температура, влажность, давление. Но почему 'Унион' сразу подскочил вверх? Неужели конструктор не знает всех особенностей своего творения? И, главное, он бессилен. Что делается там, наверху, неизвестно. Скорее бы узнать.
За стеклянной дверью он увидел мутное белеющее пятно. Несколько раз открыл и закрыл глаза. Это Нюра склонилась над каким-то аппаратом.
- Я вам не помешаю? - спросил Поярков и, не дожидаясь ответа, сел к столу.
В комнате, кроме Нюры, никого не было. Она только что установила один из контрольных приборов, который вскоре должен использоваться при испытании новой курбатовской фотоэнергетики.
Серафим Михайлович спросил о каких-то пустяках и замолк. Нюра понимала его состояние. Как бы хотелось сказать ему ласковое слово, ободрить, прикоснуться к его щеке!.. Она колючая - забыл побриться. Нет, не скажешь ему ничего, не поглядишь ласково. Нельзя.
Нюра прятала зябнущие руки в рукава халата, думая уже об ином - о письме Курбатова, которое она до сих пор не получила от Багрецова. Это не официальное приглашение, напечатанное на бланке. Письмо личное. Любовь ее была как иго, хотела сбросить, но не могла. Досадовала на Димку и письмо. Ведь мог бы оставить у дежурного, чтобы сейчас не мучиться нетерпением. А где-то в тайных закоулках ее сердца пряталось робкое желание, чтобы письма совсем не было. Пусть потеряется.
Серафим Михайлович долго молчал, наконец решился.
- Почему тогда, в самолете, вы вспомнили Багрецова? Что он должен рассказать? Поймите, кроме вас, я никого не хочу слушать...
Холодными пальцами Нюра робко притронулась к его руке.
- Потом... - И, щелкнув выключателем на пульте, смущенно проговорила: - Я долго думала, Серафим Михайлович...
- О чем? - голос его задрожал.
- Говорят, что самолет Охрименко столкнулся с орлом. А может самолет столкнуться с диском?
Поярков укоризненно посмотрел ей в глаза и тяжело вздохнул.
- Невозможно. 'Унион' ярко светится, к тому же на самолетах установлены радиолокаторы.
- А если диск налетит на гору?
- И это невозможно. В 'Унионе' тоже есть радиолокаторы, - устало и разочарованно сказал Серафим Михайлович. - Вы должны это знать не хуже меня.
Он пояснил, что радиолокаторы через специальную автоматику управляют двигателями. Впереди гора - радиолуч отразится от нее и с помощью приемника включит нужный двигатель с газовыми рулями. 'Унион' свернет в сторону или поднимется выше. А кроме того, им можно управлять с земли.
- Вот и получается, что человеку там делать нечего, - равнодушно добавил Серафим Михайлович.
- Это, конечно, верно, - с некоторым сомнением подтвердила Нюра. - Но вот сейчас там что-то случилось, а вы...
Она не закончила фразы. Лицо Серафима Михайловича стало жестким, напряженным.
- Не будем говорить об этом.
За стеклом показался Аскольдик. Он гримасничал и делал какие-то знаки Нюре. Поярков заметил ее удивленный взгляд, вскочил и распахнул дверь:
- Милости прошу.
Не повернув головы, Аскольдик прошел мимо Пояркова.
- Имею честь попрощаться с вами, Анна Васильевна.
- Почему? - спросила она безразлично.
- Высылают как нежелательного иностранца. - Аскольдик язвительно хмыкнул. - Пишите до востребования. - И, заметив, что идет Набатников, юркнул в приоткрытую дверь.
Вежливо уступив ему дорогу, Набатников вызвал Пояркова в зал.
- Я должен с тобой посоветоваться, Серафим. У нашего друга Медоварова появились новые сторонники. Уже немцы и датчанин просят продлить испытания, хотя раньше не настаивали. Зачем именно сейчас им это понадобилось, ума не приложу.
Поярков огорченно вздохнул:
- Как хотите, Афанасий Гаврилович, но мы планировали иначе.
- Так-то оно так, - согласился Набатников, - только ведь гостям неудобно отказывать. Наверное, тут не обошлось без агитации Медоварова. А спрашивать у них неловко. До чего же человек дошел, все средства использует, чтобы продвинуть свои полимеры. Завидная настойчивость. Даже тебе, Серафим, есть чему поучиться.
- Ни я, ни Борис Захарович не верим в благородство Медоварова. Так бороться за чужое изобретение... Странно.
Афанасий Гаврилович
