по спине и негромко повторял одно и то же:
- Аню не оставляй, не оставляй ее.
Мать с залитыми слезами лицом, не отрываясь от Семена, лишь кивала седой головой.
На следующий день забежал посыльный с фабрики, сказал, что фабрика срочно эвакуируется вместе с членами семей, ушедших на фронт. На сборы осталось несколько часов.
Быстро собрав самое, как им казалось необходимое, с тяжелыми узлами в руках, еле добрались до станции. Там уже стояли люди с вещами, с орущими детьми - все тепло одетые, бледные, растерянные, Никто толком ничего не знал, куда едут, когда начнется посадка в их состав. Говорили, будто повезут их в Ташкент.
Наконец подошел поезд. Сопровождающий быстро выкрикивал фамилии, и люди толпясь, толкая друг друга, передавая через головы детей, стали заполнять вагон. Едва успев подсадить свекровь и уцепиться за поручень, Аня почувствовала, что поезд уже движется. Кто-то сзади толкал ее в спину, кричал 'быстрее, быстрее', втискивая ее в вагон. Кто-то еще успел вскочить на ходу и заглушая все, поезд быстро набирал скорость, мчался, словно спасаясь бегством.
Дорога была тяжелой и длинной. Много раз поезд останавливался, люди выбегали из вагонов и ложились вниз лицом в высокую траву вдоль полотна. Где-то совсем рядом слышался рев самолетов и глухие разрывы бомб. Но все же их пронесло, их не разбомбили, и измученные жарой, исстрадавшиеся мыслями о родных, ушедших на фронт, они доехали, добрались.
Ташкент встретил их невыносимой жарой. Узкие улицы, маленькие дома за каменными заборами, шумливые смуглые люди в тюбетейках - все было непривычно и ново. Аню со свекровью поселили в небольшой темной комнате с низким потолком и одним окошком. Хозяйка, молодая, хмурая узбечка только что проводившая мужа на фронт, работала медсестрой в госпитале, куда уже стали поступать первые раненные. Она редко бывала дома, но изредка забегала на их половину, приносила что-нибудь из утвари или еды.
На следующий день после приезда. Аня отправилась на фабрику, где на наскоро переоборудованном конвеере, шилась обувь для фронта. Аня стала работать, и хотя никогда раньше не приходилось ей ничего подобного делать, она быстро вошла в ритм этих серых, насыщенных запахом клея и ацетона будней.
Работа шла в три смены. Аня сидела за столиком с банкой клея и кистью быстро намазывала загототовку, ставила ее на движущуюся конвейерную ленту, хватала следующую пару. Оторваться нельзя было ни на минуту, только в перерыв она разгибала спину и выходила из цеха. От однообразных движений, от запаха клея у нее болели руки, голова.
После работы она возвращалась домой вместе с напарницей, красивой, статной белорусской Целиной. Они рассказывали друг лругу о своей жизни до войны. Целина, студентка университета, эвакуировалась с родителями. Жениха и брата она проводила на войну с первых же дней. Брат учился в летной школе, но курсантов выпустили досрочно и теперь он на фронте. И Аня рассказывала о себе, о тете, о Семене.
Кое-как жизнь входила в нелегкую, однообразную колею - тяжелый монотонный труд, дом, снова работа. Свекровь мало разговаривала с Аней. Целый день она сидела у окошка, выглядывая почтальона. Но писем от Семена не было, хотя прошло уже около шести месяцев. Аня видела, как все больше сгибается спина матери после каждого тщетного ожидания. И ей хотелось поскорее убежать от гнетущей домашней тишины на работу, в цех, быть среди людей.
Иногда после дневной смены Целина затаскивала Аню к себе домой. Родители ее, пожилые, интеллигентные люди, встречали ее приветливо, угощали чаем. Ане стало нравиться бывать у них.
На маленьком радиоприемничке стояла фотокарточка сына в летной форме и в семье часто говорили о нем, перечитывали последнее письмо с фронта. В этой особой какой-то, неунывающей атмосфере их дома, у Ани ненадолго исчезало напряжение, накопившееся за последнее время и появлялась надежда.
Прошла зима, больше похожая на осень, со всеми тяготами тяжелой эвакуационной жизни и волнениями за судьбу близких. Время тянулось медленно. Возвращаясь поздно вечером после смены, Аня, обычно, старалась зайти в дом неслышно, чтобы не потревожить Софью Александровну, которая спала или делала вид, что спит. Аня знала, что когда бы она не вернулась, ее всегда ждет незамысловатый ужин- теплая картофелина или каша, завернутые в одеяло. И как мало они бы не разговаривали между собой в последнее время, она чувствовала на себе эту заботу свекрови. Так могла бы заботиться о ней родная тетя, оставшаяся где-то в зоне фашистской оккупации.
Но на этот раз, едва приоткрыв дверь в комнату, Аня сразу почувствовала какую-то перемену. Она не успела войти, как свекровь шагнула ей навстречу:
- Письмо. Он жив!
Аня схватила конверт, и не раздеваясь, стала торопливо читать вслух. 'Все уже нормально, мои дорогие. Нахожусь в госпитале, был тяжело ранен в шею, если бы на сантимметр ближе к артерии, наверно, уже не писал бы вам сегодня. Верю, что ваша любовь сберегла мне жизнь. Как вы, мои родные мама и жена? Часто думаю о вас и очень скучаю. '
Письмо было написано на листке из школьной тетради Небольшое, оно было обращено к обеим женщинам. Как будто он и представить себе не мог, что за это длинное и тяжелое время, что-то могло разъединить их. Мать снова и снова читала письмо, в глазах ее блестели слезы, она улыбалась впервые за долгое время. И Аня улыбалась ей в ответ. И сразу все повеселело в их комнатке, и они долго не могли уснуть в эту ночь. Вспоминали и надеялись...
Снова наступила весна, теплая, яркая, с ароматом цветущих деревьев, заполнившим город. И хотя жизнь текла по-прежнему однообразно, со всеми трудностями и невзгодами - весна и недавнее письмо от Семена вселяли какую-то добрую надежду, что война скоро закончится и они вернутся к себе домой, в свой город.
Уже отцвело абрикосовое дерево во дворе. Стало жарко, душно. Темными ночами, несмотря на усталость, Ане не спалось. Она выходила во двор и долго сидела под деревом, обхватив колени руками. С дежурства возвращалась Фатима, соседка. Иногда она подсаживалась к Ане и они тихо разговаривали. Фатима рассказывала, что мужа ее после тяжелого ранения списали на инвалидность. После газовой гангрены ему ампутировали ногу и теперь он будет ходить на костылях. Шофером, как прежде ему не работать, но главное- возвращается. И в темноте ее узкие глаза блестели, светились радостью.
- И твой вернется, вот увидишь- успокаивала она Аню.
Но писем от Семена снова долго не было и снова они со свекровью ждали и волновались.
Однажды после утренней смены они с Целиной, как всегда вышли вместе из проходной и вдруг та, вскрикнув, сорвалась с места и бросилась на шею высокому черноволосому парню в военной форме, стоявшему неполалеку.
- Янка!.. Братик! Неужели это ты? - Целина повисла у него на шее, не замечая, что их обступили женщины, смотрят, вытирают слезы.
Аня стояла в сторонке. Она сразу узнала его по фотографии и молча наблюдала за этой встречей, радуясь за подругу.
- Это мой брат. Он с фронта, он летчик- Целина не переставала сообщать окружающим о своей радости. Наконец она оглянулась, ища глазами Аню.
- Аня! Или сюда скорее. Познакомься с моим братом.
Аня подошла поближе, протянула руку лейтенанту.
- Я много слышала о вас.
Он задержал ее руку в своей
- Хорошего или плохого? - все еще не выпуская ее руки, улыбаясь смотрел на нее.
Аня смутилась от притягиваюшего его взгляда, Почувствовала, как неожиданно заколотилось и сладко сжалось сердце. Она поспешно выдернула руку и повернувшись, быстро пошла по улице, спиной ощущая, что он смотрит ей вслед.
Вечером Аня все время почему-то возвращалась мыслями к этой неожиданной встрече. Она легла пораньше спать, но долго не могла уснуть. Софья Алексанлровна тоже не спала, ворочалась, вздыхала. Нового письма от Семена все еще не было и она снова замкнулась в себе.
На следующий день на работе женщины только и говорили о приезде Целиного брата. Все радовались за нее, будто бы к ним родной человек приехал.
Вернувшись со смены и наскоро поев, Аня вытащила старую, неизвестно откуда завалявшуюся книжку и уселась под деревом. Она читала знакомые строчки, но сосредоточиться не могла и, захлопнув книгу, снова
