- Не плачь, Марите, Господь наш Иисус увидел твои слезы и простит тебе все грехи. Старайся только любить его всем сердцем. Молись каждый день Святой Деве, и она примет тебя под свои крылья. Скоро ты начнешь ходить к ксендзу, учить основы нашей святой веры, и Господь наш Иисус сжалится над тобой.
Молитва закончилась. Храм опустел. Стася повела Марите через двор к задней двери, и они вошли в полутемную, почти пустую комнату. По бокам стояли две длинные скамьи, на стене висел небольшой деревянный крест, а под ним, на краю лавки, ведро воды и чашка.
Стася остановилась перед распятием, перекрестилась и перекрестила Марите. Затем подошла к двери, скрытой за тяжелой коричневой портьерой, и громко произнесла:
- Благословенно имя Иисуса Христа!
- Во веки веков! - отозвался голос из-за занавеса. В дверях появилась высокая худая женщина во всем черном. Стася подошла к ней, как и тогда горела в пустом костеле лампада, священник уже ждал их. С Марите сняли теплый платок, и она, сонная и испуганная, осталась в тонком белом платье.
Зачем ее привезли сюда? Зачем нарядили, как невесту на свадьбу?
Ксендз посмотрел на нее и сказал своим низким голосом:
- Прочитай-ка молитву 'Богородице дево радуйся'.
Дрожащим голосом, но без ошибок и не запинаясь, прочла Марите эту и остальные молитвы, которым научила ее Стася. На круглом лице ксендза расплылась довольная улыбка, и он потрепал девочку по бледной щеке.
- Хорошо выучила, дочь моя. Заслуживаешь, чтобы я ввел тебя в лоно веры.
Стася прямо-таки растаяла от удовольствия. Даже на сердитом лице женщины в черном обозначилась улыбка.
Ксендз подошел к тазу с водой, подвешенному на стене, обмакнул в него пучок перьев и побрызгал на голову, лицо и плечи Марите.
- Стань на колени, дочь моя, перед Господом нашим спасителем !
Стася и Ионас тоже опустились на колени.
- Отныне имя твое будет Мария Магдалена Гирите. Сегодня ты родилась заново, и это твои родители, - указал он на Гирисов.
- Во имя отца и сына и святого духа я ввожу тебя в лоно христианской римско-католической церкви, - торжественно произнес ксендз, остановился и затем продолжил:
- Забудь свое прошлое как можно скорей. Это тебе же на благо. Будь верной дочерью церкви, распростершей над тобой спасительные крылья, и твоим новым родителям. И всемилостивый Иисус сжалится над тобой. Может быть, ты даже станешь одной из его благочестивых невест.
Церемония закончилась. Ксендз вышел. Спустя некоторое время он вернулся и вручил Стасе сложенный лист. Поклонившись, Стася поцеловала ему руку.
- Да и ты поцелуй руку благодателю, твоему, - подтолкнула она Марите. - Вот тебе христианское свидетельство о рождении. Отныне можешь не бояться немцев.
Гирис ласково погладил девочку по плечу.
- Не отметили мы как следует этот великий день в твоей жизни. Пришлось все сделать потихоньку, чтобы никто не узнал. Но пройдет несколько лет, ты подрастешь, и устроим тебе второе крещение - конфирмацию. Тогда отпразднуем пышно, и не будь мое имя Ионас Гирис, если не уйдут в тот день из моего дома все окрестные крестьяне пьяными!
ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ
Прошло много дней. Марите подросла, лицо в ноги ее загорели на ветру и солнце. Огрубевшие подошвы ног уже не чувствуют боли, ступая по камням и комьям. Она стала настоящей деревенской девочкой. Когда бежит, подпрыгивают у нее на плечах две русые косички, в которые вплетена красная или зеленая ленточка. На голове у нее пестрый платочек, а одета она в длинное платье из льняного полотна.
Окрестные крестьяне знали, что у младшей дочки Гирисов голос звонкий, как колокольчик. На Рождество, когда она пела в детском хоре священные псалмы, ее нежный голосок поражал прихожан.
Постепенно она смирилась с новой жизнью. Научилась все делать по хозяйству. Когда старшие рано утром уходили на работу, она брала чашку с водой и брызгала во все углы комнаты, которая служила семье одновременно кухней, столовой и спальней. Затем доставала из-за печки веник и подметала некрашеный дощатый пол, потемневший от времени, воды и грязи.
Дом имел два крыла и посредине квадратные сени с дверями с обеих сторон. Второе крыло большей частью заперто. Это комната с тщательно побеленными стенами, увешанными иконами. В ней стоит стол, покрытый белой скатертью с вышитыми на ней цветами. У одной стены - кровать, на ней белое покрывало и в головах одна на другой три подушки в белоснежных наволочках: большая, поменьше и совсем маленькая. У другой стены стоит деревянный некрашеный шкаф. В углу - комод, украшенный узорно вырезанной цветной бумагой. Открывали эту комнату только по праздникам или ради важных гостей.
Летом Марите любит встать пораньше. Она быстро одевается и выскакивает из дома, нога сразу становятся мокрыми от росы, мелким жемчугом рассыпанной по траве.
Она окунает руки в холодную воду в корыте, умывается, вытирает лицо краем платка и бежит выгонять гусей. Потом кормит цыплят и споласкивает ведра для утренней дойки.
Теперь она идет в дом завтракать, с аппетитом ест гречаные блины, запивая простоквашей. После этого моет посуду и идет с Альдоной на пастбище.
В морозные и снежные зимние дни Марите любит сидеть возле теплой печки, штопать мужские рубашки или вязать чулки. Особенно она любит прясть. Руки у нее ловкие. Быстро вращается веретено под ее маленькой ножкой, а из-под шустрых пальцев скользит тоненькая шерстяная или льняная нитка.
Но бывали для Марите и тяжелые дни. Особенно боится она посиделок так называемых 'талка'. Долгими зимними вечерами собираются крестьянки в доме одной из соседок, каждый раз у другой, чтобы помочь ей чесать шерсть.
Пришел и черед Гирисов. Впервые увидела Марите посиделки. Женщины наполнили дом Гирисов, сидят на лавках и кроватях. На полу расстелили рогожи, поставили на них мешка с овечьей шерстью. Женщины горсть за горстью тянут из мешков шерсть, выбирают из нее сор и рассказывают деревенские сплетни. По одному входят в дом мужики. Постарше собираются в углу, курят цыгарки и обсуждают будничные дела. Молодые устраиваются среди женщин, болтают, шутят и поглядывают на хозяйкино угощение.
Детвора вертится у взрослых под ногами, то собирают с рогожи в пустые мешки очищенную шерсть, то получают затрещины.
Над столом поднимается парок от толстых масляных блинов, дразнят куски колбасы и мяса, есть и водка, и 'мидус' - сладкий пахучий медовый напиток. Время от времени молодежь заводит песню.
Веселая атмосфера вначале привлекала Марите, и ее голосок звенел в общем хоре. Стоило соседкам услышать ее пение, и они от нее уже не отставали. Марите пела народные песни, пела с чувством и выражением, как настоящая дочь литовской деревни.
Бабы не могли наслушаться, а растроганная Стася прижимала Марите к груди.
Но вот опять песни сменились разговором. И тут заговорили о евреях. Одна соседка начала рассказывать:
- Знаете, у портного Шмульки из местечка Л. был сын. Всего девять лет было мальчонке, а на скрипке играл - чудо! Летом перед началом войны был он с матерью в селе Руда. Сестра моя выдавала тогда дочь замуж. Попросили мальчишку, чтоб сыграл на свадьбе. Сначала отказался: не знает, мол, литовских свадебных песен. Спели ему разок - и заиграл. Тут же, сразу! И как играл!.. Даже я, старуха, не смогла устоять на месте. Всех бабок плясать заставил!..
- Талантливые они, евреи, известное дело,- вступил в разговор сосед, старый крестьянин.
- Недаром все жиды богатые, - вставил молодой парень.
- Богатые были, - оборвала его дочь старика Агния, - потому что обманщики, торговцы они все.
- Эй, ты-то хоть помолчи! Надоела мне эта болтовня, - прикрикнул на нее отец. - И портные были среди евреев, и столяры, и сапожники, и кузнецы. И все работали. В поте лица ели хлеб свой. Золотые руки у них. Был у нас в селе портной, сын Пятраса из Руды. Три года учился в городе портняжному делу. И что же? Приходит ко мне и говорит: сошью тебе сермягу. Ладно, шей, говорю. Вот тебе матерьял, высшего сорта, чистая шерсть. Жена - покойница Она, мир ее праху, своими руками соткала, перед самой смертью.
И что вы думаете? Взял ножницы, скроил, а как начал шить - один рукав длинный, другой короткий, карманы сзади, вся сермяга скособочилась. Хотел я ему все кости переломать, шутка ли, такой матерьял
