У нее заколотилось сердце.
- Не сейчас, после ужина.
Вечером он сказал, глядя на Софью Михайловну :
- Паулаускас пропал, забрали его.
Госпожа Вайс побледнела.
- Кто-то донес. Обыскали дом и нашли В погребе еврея. Жаль, хороший был парень. Из-за какого-то паршивого жида...
Софья Михайловна боялась, как бы не заметили ее чрезмерного волнения. Собрав все свое мужество, она спросила :
- А вообще что слышно в мире? В городе?
- Говорят, что большевики опять крепко поколотили немцев. Весь Ковно сплошная казарма. Войска уходят и приходят. Многие удирают из города. Тяжело там жить.
Софья Михайловна хочет спросить о гетто, но боится даже заикнуться об этом.
- Ты помнишь, - обращается он к сестре,- дворника Антанаса? Тот, у которого жена стирала на евреев! Говорят, что он работал в девятом форту. Большое богатство собрали, все из одежды евреев. Жена его носит каракулевую шубу - прямо барыня, не узнать.
Софье Михайловне стало дурно, вот-вот упадет. Собрав остаток сил, она встала из-за стола.
- Пойду лягу, голова болит.
Янковский тоже поднялся.
- Погодите, Софья, у меня к вам дело. Она поднимает голову, и ее взгляд встречается с взглядом старухи.
- Разве дело такое срочное, господин Янковский? Может, отложим разговор?
- Нельзя больше откладывать, - нетерпеливо ответил он. - Я вас недолго задержу. Может быть, вы пройдете в мою комнату?
С бьющимся сердцем входит она в его комнату. Янковский закрывает за ней дверь.
- Софья Михайловна, - обращается он к ней, не тратя времени попусту, я полагаю, что мои слова не явятся для вас неожиданностью. Мы с вами уже не молоды. Я был женат, вы тоже были замужем. Да что тут долго трепать языком. Мне нужна хозяйка. Я мужчина в самом соку, и вы мне вполне подходите.
У госпожи Вайс перехватило горло.
- Господин Янковский, вы ведь католик, а я православная.
Удивленный Янковский на мгновение замолкает.
- Чепуха! Вы уже раз были замужем за католиком. Пойдем к ксендзу, и он все уладит.
Вдруг он взглянул на нее и замолк. Видно, какая-то мысль мелькнула у него, и госпожу Вайс охватил страх.
- А может, вы вообще не русская? Может быть, вы еврейка? Ведь вас ко мне прислал Паулаускас, а у него нашли еврея...
Янковский не сводит с нее глаз. Софья Михайловна изо всех сил старается сохранить хладнокровие.
- Ха-ха-ха, - рассмеялась она, - очень уж вы о себе высокого мнения, господин Янковский. Только что сами сказали, что вы уже не так молоды, и все же вы полагаете, что любая христианка должна чувствовать себя счастливой, когда вы предлагаете ей руку.
Янковский стоит, не зная, как ему реагировать на эти слова и смех.
- Я не хочу оставаться в деревне, - продолжает госпожа Вайс, - не люблю я здешнюю жизнь, возиться со свиньями и коровами... Не привыкла к этому.
Есть у меня специальность, в меня тянет работать в больнице.
- Неправда, - прервал он ее, - любая женщина предпочтет замужество и жизнь хозяйки в усадьбе, тяжелому труду медсестры в больнице. Вы еврейка!
- Будь я еврейкой, я бы с радостью приняла ваше предложение, господин Янковский, - с достоинством отвечает она. - В наши дни для еврейки нет ничего лучше брака с христианином, тем более из дворянской семьи.
На это Янковскому нечего ответить. Он старается понять, искренно ли она говорит или насмехается над его дворянством. Задетое самолюбие разжигает в нем злость. Он мог бы обращаться с ней, как господин с рабыней, но пожалел ее честь и предложил ей выйти за него замуж. Он полагал, что она обрадуется его предложению, с радостью упадет в его объятия, а она посмела его отвергнуть.
Янковскому хочется как-нибудь унизить Софью Михайловну, но он не знает как. Разозленный, выходит он из комнаты.
Госпожа Вайс возвращается в свою комнату и без сил падает на кровать.
Что теперь будет? Если Янковский начнет выяснять, он ведь быстро узнает, что доктор Дуда никогда и не существовал. Нужно убираться отсюда, и чем скорее. Только куда?
С тоской вспоминает она погреб Паулаускаса. Бедняга в тюрьме, в руках палачей. Что с ним будет? И что станет с доброй Маре?
Шуля спит крепким молодым сном. Госпожа Вайс ворочается в постели и не может найти покоя. В конце концов она решает: завтра утром пойдет к доктору Климасу. Он ведь предложил ей помощь. Скажет, что она больна, должна посоветоваться с врачом.
Доктор Климас не подвел ее.
Спустя два дня Софья Михайловна и Оните расстались с Янковскими. Они объявили, что возвращаются в Ковно. На первой же остановке они сошли с поезда. Здесь их ждал крестьянин с подводой. Доктор Климас поместил их пока что в деревне, в доме одного из своих пациентов. Госпожа Вайс будет ухаживать за больной женой крестьянина и их двухнедельным ребенком, а тем временем доктор Климас подыщет им другое убежище.
СНОВА В ГОРОДЕ
В начале февраля госпожа Вайс и Шуля прибыли в Вильно. Ехали поездом. На Софье Михайловне была форма сестры Красного Креста, у Шули забинтована голова. Несмотря на тесноту в вагоне, им освободили место. Все думали, что это медсестра провожает в госпиталь раненую.
В дороге госпожа Вайс объяснила любопытным попутчикам, что девочка ранена осколками гранаты, взорвавшейся, когда ею играли деревенские ребятишки. Теперь она отвозит раненую в больницу.
Добрый старый доктор Климас дал ей письмо к своему знакомому, врачу городской больницы. Госпожу Вайс приняли на работу в качестве сестры в ночную смену.
Софья Михайловна с трудом сдержала свою радость. Ведь если она открыто обрадуется ночной работе, это может вызвать подозрение. За работу она получит маленькую комнатку во дворе больницы, питание ей и Шуле и немного денег на мелкие расходы.
Условия работы были тяжелые. Больница была переполнена.
Не хватало перевязочных материалов, лекарств, предметов первой необходимости. Трудно было и с работниками. Не хватало специалистов Но госпожа Вайс была счастлива. Не раз спрашивала она себя: почему ей так повезло, чем она лучше тысяч других евреев?
Охотно согласилась она работать по ночам, боясь ночного обыска и ареста. На работе она чувствовала себя уверенней. Не желая оставлять Шулю одну в комнате, нашла ей работу на больничной кухне: мыть посуду. Ночью девочка спала рядом с ней в комнате ночной сестры.
В часы отдыха, вечерами она иногда выходила вместе с Шулей на улицу, подходила к стене гетто и заглядывала туда. Потом, тихо плача, торопилась уйти. Нельзя ей вертеться вблизи гетто: кто-нибудь может узнать ее, окликнуть по имени, но удержаться она не могла.
Гетто билось в предсмертной агонии. Сестры и больные много говорили об ужасах Понар - чудесной долины в окрестностях Вильно, ставшей долиной смерти. Рассказывали о набитых евреями поездах, отправленных в неизвестном направлении. Вагоны были заперты снаружи, и оттуда доносились крики.
Иногда одна из работниц больницы появлялась в новом платье, с золотыми украшениями, цепочкой или часами. Хвасталась, что все это досталось ей в наследство от евреев. Г-жа Вайс вынуждена была участвовать в разговоре, интересоваться ценой вещицы. Приходилось с веселым смехом поздравлять 'подругу' с удачей. Нельзя, чтобы заподозрили, что это ей не по душе, нельзя отличаться от других.
Лишь по ночам, когда длинный коридор больницы становился пустым, расходились по домам врачи, сестры и санитарки дневной смены и в палатах гасли огни, госпожа Вайс могла свободно вздохнуть. Теперь
