Бабушка внука не замечала, а вот молодой дед сразу обратил на него неприязненное внимание. Случается: два человека с первой встречи испытывают друг к другу глубокую антипатию, словно предощущая некую онтологическую антиномию, субъектами которой они оба являются.
Вот они и буравили друг друга взглядами, пара антиномических феноменов; Рыжий твердо решил не отступать, деда держало почтение к старшим, и неизвестно чем бы все кончилось, не появись на сцене охрипший прораб. Узрев бездельничающего деда, прораб извлек из своего лексикона пару ласковых слов и прогнал ими лодыря за кулисы: в котлован за инструментом.
'А ты меньше слушай этого шпаненка', - строго сказал прораб бабушке.
'Дочка', - помедлив, неловко добавил он.
И сурово взглянул на Рыжего.
Он был однорукий, прораб-то, пустой рукав заткнут за обшарпанный ремень; и Рыжий вдруг узнал в здоровенном мужике чуть моложе себя Ван Ваныча, древнего соседа-инвалида, когда-то плакавшего у гроба бабушки.
Рыжий помотал головой: мир вокруг приобретал отчетливый сюрреалистический оттенок. Подобное Рыжий ощущал, бывало, и в своем времени; последнее - он стоит на мягком от густой жары асфальте, мимо еле-еле ползет по раскаленным рельсам трамвай: мокрые пятна распаренных лиц за горячими стеклами, и ниже, аршинными буквами по всему брюху вагона: 'ЦИРК HА ЛЬДУ!'
Ваныч потоптался и, буркнув в пустоту: 'Пойду, фрицев подгоню...' ушел, не оглядываясь.
Пора, подумал Рыжий.
Он осмотрелся - смена заканчивалась, строители, посмеиваясь, собирались у вагончика, бабушка поднялась и потянулась, разминая затекшую спину ('Ого!' - восхищенно сказал силуэт каменщика), - и бочком-бочком скользнул к котловану.
Теперь от строителей и улицы его скрывал забор, Рыжий мог наблюдать за обстановкою снаружи сквозь близкие щели, сам оставаясь невидимым.
Дед сидел к внуку спиною (тонкая шея, оттопыренные уши - ни капли инфернального) и курил 'Казбек'; новенькая пачка лежала рядом на фуражке.
Видно было, что это его - решившего стать враз матерым мужиком - первая папироса: дед задыхался и кашлял, и размазывал слезы.
'И голова, наверняка, плывет, - отметил Рыжий. - Идеальные условия для...
хроноклазма'.
Он осторожно поднял с песка лопату.
И вдруг понял, что - не может. И сопротивляющаяся парадоксу Вселенная тут ни при чем.
В последние дни он насмотрелся-начитался - до тошноты - заокеанских боевиков, уголовной хроники и интервью отечественных политиков, пытаясь на сем навозе взрастить в себе презрение к чужой жизни. Это нетрудно, думал Рыжий, с угрюмой гордостью полагавший, к тому же, себя мизантропом. _Они_ же смогли! Любой Мат Харя смог бы - если б умел путешествовать во Времени...
Hо что-то в нем - нечто ужасно хрупкое, теплое, едва знакомое; знающее, что тоже умрет в черный час убийства, - с необоримой силою отчаянно вцепилось в сердце и конечности, удерживая Рыжего на краю ямы.
А мизантропия оказалась при внимательном рассмотрении банальной неврастенией. Всем нынче нелегко.
Эксперименту грозил крах. Рыжий взбеленился.
Он изругал себя самыми наигрязнющими словами. Обозвал себя хлюпиком и сопляком. Он воззвал к совести исследователя, приведя в пример ядерщиков из Лос-Аламоса и доктора Менгеле, почетного гражданина Парагвая. Он пристыдил себя тенью Зигмунда Ф. Он врал себе, что только оглушит и свяжет деда на ночь - паклей. Он кричал - молча! - что дед все равно умер, что он фантом, пустышка, негодяй, враг... а ему, Рыжему, будет памятник от благодарного человечества!
Hаконец, он почти победил; во всяком случае, большой палец правой ноги уже подчинился сознанию...
'Здорово, чудо-богатыри!' - вдруг громко сказали позади. Рыжий оглянулся.
Старик с пузатой детской коляской приветствовал строителей. Те что-то весело отвечали вразнобой, женщины окружили коляску, охая: 'Ох, какой милый мальчик!.. Ох, или девочка?!..'
'Внучок!' - гордо отвечал старик.
Hо Рыжий не вникал в разговоры, уставившись на каменщика, спустившегося, наконец, с вершин, и теперь - шутливо, но настойчиво пытающегося обнять бабушку. Бабушка смеялась. Каменщик украдкой взирал на парк (оркестр уж жарил во всю), и во взгляде его отражался...
И каменщик был рыжим, как Чубайс.
Чертов Холмс!
Рыжий почувствовал, что свободен. Сдерживающее его нечто отпустило и, казалось, хохотало внутри во весь рот. Hо и это было еще не все.
Жизнь любит порою подшутить; иногда - изысканно, чаще - туповато, подобно тем первоапрельским шутникам, что прячут шляпу сослуживца и покатываются со смеху над его растерянностью.
Чадолюбивый старикан покинул строителей и, насвистывая, двинулся дальше. Он приближался - нелепый в застиранной косоворотке, штопанных брюках и стоптанных сандалиях. Разве мультфильм про Антошку уже есть? растерянно подумал Рыжий, узнавая мотив.
'Рыжий-рыжий-конопатый, убил дедушку лопатой! Тарам-там-там, тарам-там-там!' - насвистывал дедушка внуку. Чьему?
Рыжий уронил лопату на желтый песок.
- Что я, рыжий, что ли? - обиженно сказал он, пятясь обратно в Будущее.
КОHЕЦ
