судьбу единственной дочки и на порог его не пустит, пока он все тут в Москве не разузнает, и «войди, друг, в мое положение, а если бы твоя дочка вдруг в беду попала?».
Наконец дежурный сдался и неохотно пообещал помочь, но завтра, потому что рабочий день сегодня уже закончился.
– Завтра приходи, папаша, часикам к восьми утра. Приемные дни по вопросам граждан у нас вторник и пятница, с девяти до двенадцати. Вон там табличка висит, видишь? Завтра пятница, ты и приходи, но пораньше, часам к восьми, а то народу набьется полный коридор, не попадешь на прием, если заранее не займешь очередь.
Не зная, то ли радоваться, то ли огорчаться, Бирюков вышел на улицу и пошел пешком, не выбирая конкретного маршрута. С одной стороны, завтра он может попасть на прием и узнать конкретно, что с Леной и где она, кто ведет ее дело, а главное – что теперь делать им, родителям, как спасать своего единственного ребенка?
С другой стороны, его мучила мысль, что вот он уже второй день ходит по Москве, а до сих пор ничего не узнал. Жена небось вся извелась от страха и неопределенности, а он так ничего и не добился.
«Ведь мать, наверное, надеется, что я вернусь вместе с Леной».
Теперь он сам удивлялся своей наивности, когда вспоминал, что и он искренне рассчитывал вернуться в родной город с дочкой, уберечься от сплетен. Теперь черта с два убережешься. Все, что он узнал тут за эти два дня, не укладывалось в голове. Здоровый сильный мужик, не привыкший особенно терпеть и унижаться, Бирюков бесился от чувства собственного бессилия, и в этом состоянии мысли, одна безумнее другой, лезли в голову.
«Да что я, ей-богу, вокруг да около! Чего я боюсь? Вот поеду к ним и прямо заявлю, что я – отец Лены и требую, чтобы мне объяснили, что случилось с моей дочкой в ихнем доме!»
Сжимая кулаки, Бирюков решительно шагал к станции метро, но, войдя внутрь и увидев ряд таксофонов, он переменил намерения и решил сначала позвонить по номерам Лениных подружек, которых днем он не смог застать.
Ему повезло – по одному номеру ответили. Он попросил позвать к телефону Свету Федорову, и снова повезло – это была сама Света.
Бирюков постарался как можно доходчивее объяснить цель своего звонка, сказал, что разыскивает дочь по всей Москве, обзванивает ее подруг.
– Девушка, дорогая, поймите меня, мы с матерью за нее переживаем, волнуемся. Лена попала в беду. Вы, наверное, уже слышали?
Про себя он решил, что если Света Федорова ответит: «Нет, не слышала, а что случилось?» – то он наврет чего-нибудь. Но подруга Лены со вздохом ответила:
– Да, я слышала. Хорошо, я вам дам номер телефона и адрес, по которому она жила в последнее время, но вы не говорите, кто вам его дал, иначе у меня могут быть неприятности. Пишите, улица Радужная, дом 27.
У Бирюкова упало сердце.
Это был адрес Осепьяна. Затем девушка продиктовала номер. Он совпадал с тем номером, который Бирюков утром получил у Лениной квартирной хозяйки.
– И она что, действительно жила в том доме? – упавшим голосом переспросил Бирюков.
– Да.
– Но как она попала в ту семью? В смысле, что ее связывало?.. – Он мялся, боясь произнести роковую фразу, но Света Федорова не приходила на помощь. – Она что, правда была его любовницей?
– Да, правда, – спокойно произнесли на том конце.
– Девушка, а мы с вами не могли бы встретиться, чтобы лично поговорить, а то по телефону неудобно обсуждать кое-какие вещи, – начал было Бирюков, но его перебили:
– Нет, извините, но я больше ничем не могу вам помочь.
Девушка повесила трубку.
Бирюков еще некоторое время стоял, опустив руки. Потом он снова вставил в автомат карточку и набрал номер дома Осепьяна. Ему ответил мужской голос с сильным кавказским акцентом. Бирюков представился, объяснил, кто он такой, и сказал, что собирается заехать к ним, поговорить о том, что случилось в их доме с его дочерью.
– Вы ошиблись, – был ответ. – Никакой Лены тут не было. Мы не знаем, о чем вы говорите. Она здесь не жила.
– Я знаю, что она жила! Она мне сама сказала, – уперся Бирюков.
– Слушай, зачем кричишь, а? Говорят тебе, не знаю никакой Лены. Кто ты такой? Чего звонишь, сам не знаешь куда?
– Я тебя, засранца, прекрасно знаю! – зло рявкнул Бирюков. – Сказал, что приеду, значит, жди! И нечего мне мозги пудрить. Сейчас приеду, а ты все ее вещи приготовь, я заберу.
Он первым бросил трубку на рычаг вздрогнувшего таксофона и решительным шагом направился к эскалатору, ведущему к платформе метро.
Всю дорогу он представлял, как возьмет штурмом проклятый дом, что, если понадобится, он будет молотить всех подряд руками и ногами, пока его самого не свяжут и не повезут в отделение.
«Пусть, пусть, мне уже терять нечего. Пускай попробуют!.. Завтра все газеты напишут, как в доме убитого Осепьяна родственники избили отца подозреваемой. Я еще во «Времечко» позвоню, пускай они своего корреспондента пришлют!» – в мрачном предвкушении повторял он про себя, представляя собственную окровавленную физиономию за решеткой «обезьянника» и толпу тележурналистов напротив.
Наконец-то дело, за которым он явился в Москву, сдвинется с мертвой точки.
Ему хотелось совершить что-то деятельное, решительное, что сразу позволит ему приблизиться к дочери. Для поддержания боевого духа он на выходе из метро приобрел в киоске пластиковый стакан «русского йогурта», то бишь просто стограммовой порции водки, проглотил его двумя глотками, косясь на прохожих, удобный стакан с крышкой спрятал в карман – еще пригодится в хозяйстве – и отправился разбираться с семейством покойного Осепьяна.
Но как только он приблизился к воротам уже знакомого двухэтажного особняка, от памятника неизвестному деятелю отделились двое высоких, крепко сбитых парней, прогуливавших на клумбе ротвейлера. Поравнявшись с Бирюковым, один из парней вежливо попросил прикурить. Только капитан полез в карман за зажигалкой, как парень неожиданно нанес ему мощный удар в солнечное сплетение.
Охнув, Бирюков переломился пополам, хватая ртом воздух, как снятый с крючка карась. В штанину ему с рычанием вцепился огромный пес, но не с целью разодрать ее, а лишь попридержать хозяина штанов, чтобы не сбежал, пока оба парня будут учить его уму-разуму. Дав для острастки Бирюкову пару тумаков под ребра и по почкам, парни шустро обыскали его карманы, но не обнаружили ничего, кроме пустого стакана из-под «русского йогурта». После этого владелец собаки взял Бирюкова за редеющий чуб, задрал его голову и крикнул прямо в лицо:
– Это ты Ленкин папаша? Имей в виду, сейчас мы с тобой пока разговариваем по-хорошему, но если не перестанешь людям мешать, мы поговорим по-плохому.
Подхватив его под руки, парни оттащили Бирюкова в кусты, бросили на землю и принялись пинать ногами, словно боксерский мешок с песком. Боевой дух капитана Бирюкова несколько приостыл, и он решил применить тактическую военную хитрость: встав на четвереньки и закрываясь руками от твердых подошв кроссовок, он заныл противным плачущим голосом алкаша-доходяги:
– Ребятки, за что? Я вот это, ну, выпил чуток после работы, домой иду. И денег у меня с собой нет. Сынки, за что вы меня, а? Я ж того, ничего...
Хитрость подействовала. «Сынки» поверили, что по ошибке замели не того, и остановились.
Бирюков, плаксиво размазывая руками грязь по лицу, трогал ворот порванной рубашки.
– Рубаху порвали, а? Теперь старуха меня совсем запилит. Вот, ребятки, если вам на бутылку не хватает, то так и скажите, а то драться... Зачем драться? Меня толкни, я сам повалюсь.
Он стал совать в руки парням металлические рубли, в пылу битвы выпавшие из кармана брюк и раскатившиеся по земле.
– Ползи отсюда, алконавт гнилой, – ответили «ребятки» и принялись между собой совещаться.
