звонка. В темной прихожей Рэму предложили снять плащ и пройти в комнату.
Обычная московская квартира со стандартной мебелью и несколькими книжными полками. Рэм бросил на книги профессиональный взгляд и понял, что интересы хозяина по этим книжным корешкам не определить – случайный набор.
Из соседней комнаты вышел пожилой человек с короткой седой шевелюрой, взглянул на Рэма, издал непонятный звук губами и быстрым движением руки показал на низкое кресло. Сам сел в такое же напротив. Рэм послушно опустился и поставил у ног свой кейс.
– Вы не догадываетесь, Рэм Васильевич, с кем имеете дело? – спросил седой глуховатым голосом.
Рэм пожал плечами.
– Судя по тому, что вы в курсе нашей договоренности с генералом Грязновым о моей помощи при осмотре квартиры Кокорина, думаю, что вы действуете вместе с милицией. Я ошибаюсь?
– Нет. Мы на самом деле действуем вместе. В рамках одного дела. И задачи тоже в чем-то совпадают. И ему, как вы поняли, и нам нужна ваша помощь. Вот для этой цели я и попросил привезти вас сюда. Но, как вы, вероятно, догадываетесь, разговор должен остаться сугубо между нами.
– Я понял. Я согласен. – Рэм сейчас готов был согласиться на любые условия, лишь бы покинуть этот дом, как говорится, в добром здравии.
– Очень хорошо. Но нам нужны определенные гарантии.
– В каком смысле? – не понял Зотов. – Разве это я должен вам давать гарантии, а не наоборот?
– Гарантии бывают взаимными, когда они обоюдны, – туманно ответил седой. – Я имел возможность ознакомиться с вашими журналистскими работами, могу представить себе круг ваших творческих интересов, ту тематику, к которой склоняется ваше весьма способное, разоблачительное перо. Естествен был интерес и к той части общества, в которой вы вращаетесь, – к вашим родным и знакомым. И должен заметить, что ваша творческая искренность, в чем-то определенная смелость, честность нам импонируют. Просто иногда бывает немного даже обидно, когда человек, словно слепой котенок, тычется в разные стороны в поисках пути к истине, когда дверь, вот она, рядом, и широко открыта. Вы понимаете меня?
– Не совсем, – честно сказал Рэм. Не нравилась ему вся эта история, уж больно откровенно напоминающая вербовку в агенты КГБ. Так, как ее обычно показывают в фильмах и романах последнего времени.
– Понимаете... – без всякой улыбки возразил седой. – Дураком надо быть, чтоб ничего не понять. А вы считаете себя очень проницательным человеком и уже решили, что я вас вербую как тайного агента. Разве не так?
– Очень похоже, – согласился Рэм. – Только не пойму, зачем я нужен специальным службам? Какая от меня может быть польза?
– А вот это уже более конкретный разговор. Мы к нему подойдем. Пока же я хотел бы, с вашего разрешения, продолжить свою мысль. Так вот, некоторые ваши коллеги жалуются, что служба безопасности не дает им нужной информации, держит свои архивы закрытыми, мешает, так сказать, поиску истины и, естественно, торжеству справедливости. В этом есть немалая доля правды. Мы и в самом деле не всем и не всякому имеем возможность, а иной раз и желание давать информацию. Потому что вам, конечно, известно изречение о том, что владеющий информацией владеет миром. И мне нет необходимости рассказывать вам многочисленные истории, приводить исторические примеры, когда важная информация, попав в нечистые руки, наносила иной раз поистине непоправимый ущерб государству. Известно вам также, что ради получения информации подобного рода работают во всем мире сотни, тысячи спецслужб. Миллионы профессионалов! Зачем я вам это говорю? А затем, чтоб вы знали: ваш коллега Вадим Кокорин, в силу разного рода обстоятельств, стал носителем именно такой, закрытой, опасной информации, которая могла, будучи обнародованной, нанести определенный моральный, а возможно, и физический урон государству. Мы не будем сейчас вдаваться в тонкости конкретной проблемы, но остановимся лишь на одной частности. Господин Кокорин был нами предупрежден, что среди документов, которыми его снабдили представители российской эмиграции в Штатах, имеются сведения, не подлежащие оглашению. Однако он не внял предупреждению, не пожелал встретиться для выяснения отдельных обстоятельств, и в результате вы сами знаете, как печально все окончилось. Не торопитесь, – остановил седой уже готовое сорваться с уст Зотова обвинение в адрес органов безопасности. – Я вам с полной ответственностью заявляю, что к убийству вашего коллеги мы никакого отношения не имеем. И сами заинтересованы найти убийц или убийцу. Хотя для того, чтобы понять, откуда подул ветер, большого напряжения не нужно.
– А зачем вы мне все это рассказываете? Да еще в таком таинственном антураже, вероятно, здесь у вас явочная квартира, да?
– Не старайтесь казаться более наивным, чем следует, – спокойно ответил седой. – Мы нечасто ведем подобные беседы. Но если уж ведем, то должны быть уверены, что информация падает на подготовленную почву.
– Значит, вы считаете, что я уже подготовлен для... ну для каких-то ваших целей?
– Естественно. Больше того, активно помогая следствию отыскать документы, спрятанные вашим бывшим другом, вы будете постоянно информировать нас о ходе этой работы. Вы станете самым заинтересованным лицом в этом поиске. С тем чтобы мы могли в решающий момент первыми изъять эту информацию, понимаете?
– А если я скажу «нет»?
– Вы же умный человек. И вас вовсе не привлекает судьба Кокорина. Он не только не внял серьезному предупреждению, но, как нам стало известно, попробовал поторговаться. И вот результат. А чтоб у нас не оставалось сомнений в вашей преданности нашему общему делу, вы сейчас прочтете и подпишете этот документик.
Седой обернулся к небольшому журнальному столику за своей спиной и подвинул его, поставив между собой и Рэмом. На столике лежал листок бумаги с напечатанным текстом и авторучка. Жестом предложил Зотову ознакомиться.
«Классика!» – усмехнулся про себя Рэм и взял в руки листок.
Это была подписка о сотрудничестве. И текст был незамысловатым.
«Я, Зотов Рэм Васильевич, 1966 года рождения, москвич, исходя из высших интересов государственной безопасности Российской Федерации, добровольно соглашаюсь работать на органы Федеральной службы безопасности и выполнять личные инструкции полковника ФСБ Круглова Б. Н. Мне разъяснено, что в случае разглашения государственной тайны и сокрытия сведений, имеющих государственное значение, я могу быть привлечен к уголовной ответственности. Для связи выбираю себе псевдоним Поэт».
– Прочли? Поставьте свой автограф и сегодняшнее число.
– Выбора, значит, у меня нет?
– Полагаю, что нет. Как не должно возникнуть и мысли о том, что наш с вами разговор может быть кому-то пересказан. Это только очень глупые люди думают: вот дайте только выйти, а там уж я вам покажу... Для связи с вами у нас будет такой пароль. Вы, естественно, читали Достоевского?
– Да... в общем... – растерянно пробормотал Зотов.
– Вот и отлично. Подойдет человек и передаст вам привет от Порфирия Петровича. Устраивает?
– Да, – почему-то кивнул Зотов, хотя все в нем протестовало и кипело. Но от собеседника исходил какой-то неприятный холод. Как в морге, где с утра был вынужден побывать Рэм.
– Прекрасно, зовут меня Борис Николаевич, пусть это вас не смущает. Подписывайте, подписывайте! Вот так, все правильно, – добавил он, складывая листок пополам и пряча его в карман. – В этом, – он ткнул себя пальцем в то место, где лежала подписка, – практически нет особого смысла. Кроме одного. Вы же знаете, как презирают у нас так называемых стукачей. Но они обретают это имя лишь после разоблачения. А до того все эти люди, в большинстве своем весьма и весьма уважаемые, известные в обществе, честно и верно служат ему не за страх, а именно за совесть. Понимаете? Прежние жестокие времена, к счастью, прошли, закончились, канули в небытие. И слава богу! А вы, кстати, подумайте на досуге и составьте мне примерный список тех материалов, которые вам необходимы в вашей журналистской работе. Если среди них будут закрытые, мы посмотрим, что можно сделать, чтобы, так сказать, приоткрыть завесу, понимаете?
– Плата за страх... – с иронией заметил Зотов.
– Я не заметил, чтобы вы чего-то испугались. Страх, как вы сказали, может появиться лишь в одном случае: если вам вдруг захочется рассказать кому-нибудь о нашем разговоре. Ну а теперь, я полагаю, мы
