такие лица, судя по живописным портретам, часто случались у дворян, а в наше время встречаются все больше у актеров. Лица сухие, умные, с ямочкой на твердом подбородке... Одной этой ямочки Лене было достаточно, чтобы проникнуться к ее владельцу мгновенной симпатией.
Она подошла к его постели и, поставив стул в проходе между койками, села поближе к изголовью.
– Здравствуйте, Михаил Васильевич.
– Здравствуйте, – ответил он и заговорщически поманил ее пальцем: поближе, мол: – Из милиции?
– Из прокуратуры, – уточнила Лена, – следователь Елена Петровна Елагина. Нас попросил (хотела сказать – надоумил, но быстро передумала) навестить вас Георгий Андреевич Топуридзе.
– А кто это? – недоуменно наморщил лоб Баташов.
– Это заместитель главы московского правительства, который по поручению мэра знакомился с вашим проектом и собирался горячо его рекомендовать правительству...
– Это не проект, это только записка, – еле шевеля губами, сказал Баташов, немного помолчал и спросил: – Ну и как, рекомендовал?
Лена извиняющимся жестом развела руки:
– Не успел – на него было совершено покушение...
– И на него тоже?
– И на него. Даже немного раньше, чем на вас. Видите, какой проект вы предложили, – улыбнулась Лена, – что из-за него уже на людей охотятся... Ну да ладно, давайте сразу перейдем к делу, да? А то ведь вас, наверно, долго мучить разговорами нельзя. – Она огляделась. Многовато, конечно, постороннего народа, но что ж поделаешь!.. На всякий случай спросила:
– Вы не встаете?
– Пока нет, – грустно сказал Михаил Васильевич. – Отделали меня, как говорится, на совесть.
– Теперь обязательно поправитесь, – обнадежила его Лена. – Ну что ж, лежа так лежа... Расскажите мне все по порядку, Михаил Васильевич. Ладно? Если что будет непонятно – я вас переспрошу, хорошо?
И он рассказал – закрывая глаза, делая длинные паузы, пережидая накатывающую волнами головную боль – следующее.
...Михаил Васильевич Баташов не зря заметил в своей записке на имя мэра, что нисколько не удивится, если в один прекрасный день на него нападут какие-нибудь темные личности. Предав свой проект огласке, он все время был настороже и даже по-своему готовился к встрече с этими самыми личностями, – например, сделал из крышек от кастрюль что-то вроде кирасы, которую надевал под пиджак.
– Глупо, конечно, да? – спросил он, печально улыбаясь.
Сам он отнюдь не считал, что это глупо, и были у Михаила Васильевича на то свои резоны.
Он с давних уже пор жил в Черемушках, в хрущевской пятиэтажке без лифта.
– Знаете, сначала, когда, после развода, попал я в эту хрущобу, то все думал: поднакоплю денег и обязательно перееду в другой район, в другой, настоящий дом... А потом как-то привык, сроднился. И воздух чистый, и люди неплохие – безобразий у нас меньше, чем в других районах, ей-богу! За столько-то лет – и я всех знаю, и меня все знают.
Именно поэтому его старожильский глаз и зацепился за начавшую появляться в их дворе новую иномарку. Вернее, даже не столько за машину – иномарка, она и есть иномарка, таких в Москве тысячи, – а за ее номер. Почему? Да потому что на номере был непривычный ему региональный индекс. Не 77 или 50, что соответствует Москве или ее области, а 39. Он не поленился, узнал: номер калининградский. Кенигсберг. Знающие люди сказали: скорей всего это значит, что машину оттуда пригнали, а на учет здесь, в Москве, еще не поставили, может, даже и не растаможивали. Потом он увидел и пассажира этой машины. Это был невысокий, но очень крепкий, по-военному подобранный, элегантный человек, которого портило лишь одно – как-то очень буйно росшие на лице волосы.
– Знаете, бывает – и из ушей волосы лезут, и из ноздрей, а у этого особенно лохматыми были брови. Как у Брежнева, царство ему небесное... Кустистые такие брови...
У Лены от предчувствия екнуло сердце.
– А лет ему сколько? – спросила она. – Ну по-вашему, конечно.
Баташов немного подумал, не стал отвечать наобум Лазаря.
– Да не старый еще, наверно, пятидесяти нет... И что характерно, я тогда же и подумал: что-то в нем не то. Какая-то в нем фальшь. Вроде как просто болтается во дворе – то ли передохнуть решил, то ли ждет приятеля, который вот-вот выйдет, а напряжен так, будто не гуляет, а работает. Это я сразу почувствовал, поскольку и сам был все это время напряжен... Ну вы, понимаете...
Лена кивнула на всякий случай, хотя конечно же что она могла понимать, не испытав чего-то подобного сама...
– Я ведь правду вам сказал, что все последнее время настороже, все жду нападения. Думаете, это психоз, да?
Лена замотала головой: нет-нет, что вы...
– И вот увидел я его, и сразу мне в голову одно: этот дядька с бровями – он ведь за мной следит. Я даже порадовался, что «кирасу» свою не забыл надеть, а то ведь стеснялся ее. Смех смехом, а если что – от пули, может, и не спасет, а от ножа – запросто... Ну вот. Я к подъезду, а он за мной идет, прямо хоть становись в боксерскую стойку. А надо сказать, у нас на двери замок кодовый, как почти везде сейчас по Москве. Я дверь возьми да перед самым его носом и захлопни. Ух он психанул – ногой даже в дверь несколько раз ударил, пока я на свой этаж поднимался... Ну а напали на меня следующим вечером. Я как раз поздно с работы возвращался – все сидел с проектом, с туннелем этим. Смотрю, а недалеко от моего подъезда опять та же машина, а около машины стоит какой-то человек, держит что-то около уха – как будто по мобильнику с кем-то разговаривает. Ну разговаривает и разговаривает, мне-то что?
A у нас, я уже сказал, район довольно спокойный: чужой шпаны не бывает, а свои ухари еще не подросли. Вот я все и думал по простоте душевной, что если меня злые люди за проект будут наказывать, то подкараулят где-нибудь в безлюдном месте – в парке, вечером на остановке. А меня подловили прямо у подъезда, вернее, не «у», а в самом подъезде. Только я в этот раз кодовый замок открыл – слышу звук... Такой своеобразный звук... Знаете, какой бывает, когда стоишь рядом с милиционером, у которого включена портативная рация. Я даже услышал отдельные слова. Что-то вроде «сразу уходи, понял?». И тут же меня по голове и ошарашили. Хорошо чем-то приложили – если бы не шапка, наверняка бы мне карачун настал. А так я просто упал и даже сознание потерял не сразу – помню, рация вдруг зашуршала-зашуршала, и голос из нее говорит: «Все, идет кто-то, давай в машину!» Ну и все, больше и рассказывать нечего... Пришел в себя уже здесь, в Склифосовского...
Лена посмотрела на него с жалостью:
– А как вы себя теперь чувствуете, Михаил Васильевич?
– Да что чувствую... Головные боли, конечно, все время... Врачи говорят, сотрясение мозга было очень сильное. Но это все дело второе, а вот что там с туннелем-то? Принято по нему окончательное решение или нет? А то я здесь как на необитаемом острове, и поговорить про то, что волнует, не с кем...
– К сожалению, и я вам про туннель ничего не скажу. По-моему, вопрос еще открыт... а вы что, считаете, что вас чуть не убили как раз из-за туннеля?
Баташов изумленно посмотрел на нее:
– А из-за чего же еще? Только из-за него, голубушка! Кому я, старый, одинокий пень, сам по себе нужен?
И тут она наконец сделала то, из-за чего, собственно, ее сюда и командировали и что ей не терпелось сделать с самого начала, – она достала привезенную Якимцевым из Яхромы фотографию, на которой стояли, обнявшись, на фоне какой-то глинобитной сте-ны трое друзей в десантных тельняшках и армейских бриджах.
– Посмотрите, Михаил Васильевич, вам никто из этих троих не знаком? – Спросила и замерла в ожидании: угадали они, не угадали?
Михаил Васильевич с минуту разглядывал фотографию, зачем-то перевернул ее, прочитал: «Юрик, Г. А., Степа. Аддис-Абеба, 1987».
– Ишь ты, – пробормотал он, – куда занесло. – И добавил, помолчав: – По-моему, вот этот, что пониже, в середке, – это вот он и есть... который с бровями. Только здесь он, конечно, помоложе, не такой еще заматеревший. Но все равно, узнать можно... Видите, у него и здесь вон какие брови! – Спросил
