была настоящая удача...
– Хм, – одобрительно кивнул начальник смены, увидевший работающий транспортер. – Да ты мастер. Ну хорошо, в качестве премии отпускаю тебя до обеда. Знай мою доброту.
Но не возможность выспаться больше всего радовала его, а благодарные взгляды зеков, которых теперь не будут заставлять носить мешки с рудой на собственном горбу...
Теперь надо было ждать. И он ждал, ежедневно работая в штольне и наблюдая, как его товарищи кашляют и задыхаются, потом попадают в лазарет, откуда самый вероятный путь – на кладбище, в могилу с номером на грубой деревянной дощечке...
Новый случай представился через несколько месяцев. Его послали в канцелярию отнести какие-то бумаги. Он оказался здесь второй раз – первый был, когда его только привезли в колонию. Как давно это было...
За ободранным письменным столом сидел начальник оперативно-режимной части и сражался с печатной машинкой. При этом он поминутно извергал страшные ругательства:
– Ах ты, блин... ну ешкин кот... мать твою за ногу...
Клавиши нажимались с трудом, а нажавшись, никак не хотели откидываться обратно. Лента морщилась и застревала. Каретка неожиданно начинала двигаться, а потом вдруг замирала, и буквы накладывались одна на другую. Так что было из-за чего нервничать.
Кум встретил его с неприязнью:
– Видишь, я занят! Жди в коридоре!
И снова тыкал толстыми пальцами в клавиши, портя уже который по счету бланк.
– Разрешите... – осторожно попросил он. – Я попробую починить.
– Ты?! – взъярился кум. – А ты что, мастер? Еще испортишь дорогую вещь.
– Я могу... Я в штольне транспортер починил...
– Ну так то – транспортер. А тут вещь тонкая, особого обращения требует, – заметил кум, словно не он только что дубасил по клавишам изо всех сил.
– Попробую. Зачем вам мучиться?
Кум подумал и кивнул:
– Ну ладно. Валяй. Но если вещь испортишь – смотри у меня.
Он встал и уступил место за столом.
Через полчаса машинка печатала, как новая.
– Ее бы почистить хорошенько да смазать...
Кум недоверчиво ударил по клавишам, напечатал собственные имя и фамилию – машинка работала хорошо.
– Ну спасибо, – пробурчал он и заправил в машинку очередной бланк...
А через две недели поступило распоряжение о переводе из штолен на лесосеку.
По сравнению с работой в штольнях лесоповал показался просто раем. Целый день на воздухе, обед привозят... Несколько месяцев из легких выходила черная пыль никелевой штольни. У него появилась надежда...
Малек пел с цыганским надрывом. Слушатели прямо-таки физически ощущали нехитрую историю несчастной любви зека.
– Эх, в песне все просто, – заметил один из сидящих рядом с Мальком, – куплет, и десять лет долой. Если б так в жизни...
– А я вот, – откликнулся седой как лунь зек, одетый в до невозможности затертую телогрейку и старые солдатские галифе, – червонец оттрубил и ничего. Как будто вчера с ребятами магазин брать пошли... – Он тяжко вздохнул: – Говорил я, не надо ножи брать... Вот и доигрались. Старик сторож возьми да умри после того, как Серый его в бок пырнул... А если бы без мокрухи, то, пожалуй, пятеркой бы обошелся... Эх, жисть-жистянка!
– Да тихо ты! – старика толкнули в бок, отчего слезинка, уже готовая соскользнуть по одной из глубоких морщин на его лице, потеряла направление и упала на рукав телогрейки.
Малек закончил громкой и дребезжащей нотой. Расчувствовавшиеся уголовники некоторое время молчали, а потом снова повели свои нескончаемые беседы.
– Ну что, может, «Окурочек» спеть? – предложил Малек.
– Надоело, – сказал кто-то, – ты лучше письма почитай.
– Какие письма?
– Нешто не понимаешь? Кто с бабами с воли переписывается? Давай, читай. Посмеемся.
Сидя на койке в тесном кружке зеков, Малек наслаждался собственной популярностью. Недавно он получил письмо от очередной кандидатки в подруги жизни и теперь в который раз перечитывал его вслух по заявкам слушателей.
– «Здравствуй, дорогой Игорь!» – произносил он нарочито визгливым, придурковатым голосом и комментировал: – Ишь ты, ни разу меня не видела, а уже «дорогой».
– Подстилка! Шалава! – раздавался одобрительный гул голосов. – Нормальная баба незнакомому мужику так не напишет.
– «...Когда я прочитала твое письмо, то сразу поняла, что ты именно тот человек, который нужен мне и моему пятилетнему сынишке Никитке».
– Гы-гы! Папаша! – развлекалась публика, похлопывая Малька по плечу.
– Ответь ей, Малек, ответь: «Признайся сначала, от кого прижила байстрюка, а потом я еще подумаю!»
– «Так уж случилось, – издевательским тоном читал дальше Малек, – что в жизни мне не посчастливилось встретить настоящего мужчину, а хотелось бы... Я работаю учительницей музыки в детской музыкальной школе. Ты писал, что любишь современную музыку. Я тоже, но еще мне нравится классическая, особенно Чайковский и Моцарт».
– О загнула!
– Училка! Образованная!
– «Не посчастливилось встретить...» Ты ее осчастливишь, это точно!
– А то! Пусть только получше попросит.
– Долго просить придется! Тебе, Малек, здесь еще трубить и трубить!
– Фотку прислала? Дай посмотреть.
– Не прислала, зараза!
– Жаль!
– Ты глянь, на пяти листах письмо накатала!
– По мужику стосковалась.
– Это точно!
– Эй, Малек, пока ты первую страницу читаешь, дай мне вторую почитать, я эту уже слышал!
Не принимая участия в общих забавах, Трофимов тем не менее пользовался авторитетом среди зеков. Он был едва ли не единственным с высшим образованием, а «грамотные» всегда пользуются некоторым уважением среди уголовников. А уж если человек сумеет с самого начала «поставить себя»...
Трофимов в подробностях помнил свой первый день, когда переступил порог лагерного барака. Конечно, до этого была тюрьма, но закрытый следственный изолятор – это совсем другое дело. Подлинное «боевое крещение» он получил именно здесь. Тут он столкнулся с настоящими уголовниками, с жестокими вертухаями, впервые узнал главные законы лагерной жизни, из которых «человек человеку волк» и «око за око, зуб за зуб» – наиглавнейшие.
Когда он вместе с тремя другими присланными по этапу зеками вошел в барак, на них сразу же
