– Почти ничего. Он вообще в Москве не светился. Жил где-то за городом, ни с кем из братвы не общался. Кореец когда-то отмазал его от вышки. Он служил в Тбилиси, был капитаном армейского спецназа. Однажды застукал жену с любовником. Обоих пристрелил. Любовник оказался секретарем грузинского ЦК комсомола. Шили шестьдесят шестую – теракт. Кореец нанял лучшего московского адвоката, купил прокурора и судью. Террористический акт переквалифицировали на статью «Умышленное убийство в состоянии сильного душевного волнения». Дали на всю катушку по этой статье – пятерку. Года через два или три Кореец выдернул его из Джезказгана и с тех пор держал при себе. В Штаты он тоже его с собой забрал.
– Откуда вы это знаете?
– Я видел его у него на вилле – когда приезжал к Корейцу.
– С какой целью вы к нему ездили?
Бурбон еле заметно усмехнулся и ответил – совершенно в стиле международных телекомментаторов, которые уже так достали народ, что даже бабки в метро жаловались друг другу: «А у меня проблема – зять пьет. И никакого консенсуса». Примерно так и ответил Бурбон:
– Этот вопрос выходит за рамки наших переговоров.
– Согласен, – кивнул Турецкий. – Вы запомнили этого Диспетчера? Можете его описать?
– Лет тридцать пять. Чуть пониже меня. Спортивный. Черные волосы…
Турецкий достал из кейса фоторобот, присланный их Мурманского УВД, и показал Бурбону:
– Это он?
Бурбон сразу его узнал – Турецкий это понял по выражению его лица. Но с ответом помедлил, как бы раздумывая, что ему выгоднее – соврать или сказать правду. И решил, что нет смысла врать.
– Да. Он.
– Вот мы и пришли к заключительному коммюнике, – констатировал Турецкий. – Мы примем меры, чтобы найти и нейтрализовать этого Диспетчера. А вам бы я посоветовал сменить квартиру. Перебирайтесь в Мневники. Или на дачу в Ивантеевку. Строгино сейчас для вас слишком опасно.
– Я подумаю, – сказал Бурбон.
– И еще один вопрос, который выходит за рамки наших переговоров. Можете не отвечать на него. А можете и ответить. Это вас ни к чему не обязывает. Свидетелей нашего разговора нет. А если он записывается, то вашими людьми…
Турецкий лукавил. В кейс, которым его снабдил в «Глории» Денис Грязнов, был вмонтирован чуткий магнитофон, который можно было обнаружить, лишь вспоров подкладку. На пленке фиксировалось каждое слово, произнесенное в офисе «Восхода» с того самого момента, когда Турецкий в него вошел.
– Что за вопрос? – проговорил Бурбон.
– Три дня назад в Шереметьеве-2 в перестрелке был убит оперуполномоченный МУРа старший лейтенант Володин. Он был случайно убит? Или вы приказали его убрать? И если да – почему?
Лицо Бурбона потяжелело:
– Так вот, значит, зачем ты пришел? И целый час мне лапшу на уши вешал! Защитить он меня хотел. Не знаю я никакого Володина. А нужно – так убрал бы без всякой перестрелки, понял?
– Верю. Но я хотел бы, чтобы и вы мне поверили. Цель моего визита к вам была именно в том, о чем я рассказал. И я готов представить вам доказательство, что покушение на вас – не моя выдумка.
– Представляй.
Турецкий достал из кейса обычный портативный диктофон «Сони» и нажал кнопку «Плей».
'Стук в дверь.
– Войдите! Илья Наумович? Почему вы пришли сюда? Почему без звонка? Что случилось?
– Приходил Бурбон. Требует перевести ваш вклад на счет «Восхода». Я в безвыходном положении. Он знает, что моя семья в Афинах…'
Турецкий остановил запись. Объяснил:
– Гостиница «Космос». Шестьсот тридцать четвертый номер. Человек, который называет себя Никитиным, и Дорофеев.
'– Не морочьте мне голову. Ваша семья давно уже не в Афинах. А где – не знаем даже мы. Пока.
– Он убьет меня!
– Не успеет…'
Турецкий остановил магнитофон.
Бурбон молчал. Турецкий немного отмотал пленку назад:
'– Не морочьте мне голову. Ваша семья давно уже не в Афинах. А где – не знаем даже мы. Пока.
– Он убьет меня!
– Не успеет…'
Бурбон по-прежнему молчал.
– Еще раз? – спросил Турецкий. – Пожалуйста!
«– Он убьет меня!…»
