ориентацией посещать гей-клубы, козыряя новыми знакомствами среди этих вежливых, стильных трансвеститов, на которых нет золотых цепей и прочих отличительных причиндалов новейшей российской власти – подлинной, а не формальной, от префектуры. И если ты задашь естественный вопрос: а чего тебе там надо, в обществе «голубых»? – на тебя будут смотреть, как на идиота и гомофоба. Поэтому, не желая быть ни первым, ни вторым, но понимая, что иной раз большая политика вершится именно на подобных тусовках, Марк Костров, не без иронической ухмылки, начал устраивать и у себя в салоне нечто напоминающее трансвеститские пати. Говоря нормальным языком – дружеские вечеринки. Возможно, именно поэтому его постоянными приятелями становились знаменитые музыканты, солисты балета, художники, зарубежные гости, интересующиеся проблемами культурной жизни России. Известно же, что даже умирающая, великая в недавнем прошлом держава несметно богата художественными сокровищами. А охотников до них во все времена находилось немало.
Вот и нынешний вернисаж, на котором экспонировались полотна бывших российских живописцев, не нашедших признания на родине, но прославивших свои изыски в чужих краях, был посвящен не столько творчеству самих художников, сколько приезду в Москву организатора данной выставки – вечно молодого Джима Сакко.
Марк уже был знаком с этим веселым авантюристом, знатоком и азартным собирателем, обладавшим редким в наши дни даром отыскивать уникальные произведения искусств и старинные рукописи и книги. Как говорил он сам о себе, его родственником был всемирно известный в двадцатых годах Никола Сакко, которого вместе с приятелем Бартоломео Ванцетти ложно обвинили и посадили в тюрьму. Защищая невинных, на уши встал весь прогрессивный мир, однако американская Фемида наплевала на общечеловеческий протест и посадила этих итальянских американцев на электрический стул. В юном тогда СССР именами казненных была названа карандашная фабрика, и поэтому каждый приготовишка твердо знал, кто такие были знаменитые Сакко и Ванцетти. Естественно, что в СССР, не почи он в бозе, отношение к славному потомку было бы куда как завидным! Теперь же, когда карандашные фабрики закрываются ввиду нерентабельности, а уж от их названий вообще не остается даже воспоминаний, имя Сакко никому ровным счетом ничего не говорило. За исключением Марка Кострова.
Марк Михайлович знал, на кого работает Джимми, чьим постоянным посредником он является и что в конце концов можно ожидать от его неустанной деятельности… Словом, сегодняшний сейшн был посвящен вовсе не бывшим российским живописцам Финкелю, Аратовичу, Зусману, Нагаеву и еще двоим, менее известным, а Джиму Сакко – личному, так сказать, представителю одного из богатейших людей в Соединенных Штатах Роберта Паркера – миллиардера, страстного коллекционера и несостоявшегося президента, который в уходящем году оказался серьезным конкурентом для кандидата от демократической партии.
Выставка – лишь приятный повод посетить старого друга, заявил корреспондентам, улетая в Россию, Джимми. Но именно ради этого повода и летел Сакко на встречу с Марком Костровым. Президент «Сатурна» знал, что нужно Джиму, а следовательно, его хозяину. В свою очередь, и Сакко были известны кровные интересы тех, кому служил Костров. В общем, их задачи совпадали. Дело было за главным: провести совместные идеи в жизнь. И ничего более.
За спиной Джима стояли большие, даже огромные, деньги. За Марком – богатейшие запасники музеев, фонды библиотек и архивов, вообще несметные кладовые российской культуры, которые чаще всего, за отсутствием подходящих условий, не открывают широкой публике свои драгоценные запасы…
Отстояв положенное время перед микрофоном немногочисленных представителей средств массовой информации, почетный гость и хозяин удалились, разрешив тем самым гостям вернисажа потусоваться в ожидании непременного традиционного фуршета. Впрочем, ожидание легко скрашивалось обильным шампанским, которое разносили степенные молодые люди во фраках и белых перчатках. Их ничего не выражающие глаза тем не менее успевали фиксировать лица всех присутствующих, а неестественно прижатые к черепу уши, обладая свойствами чувствительных локаторов, могли без особого труда рассказать о своем спортивном прошлом. Крепенькие такие были эти официанты, больше смахивающие на охрану, нежели на тружеников подноса и крахмальной салфетки. Глядя на их фигуры, любой возмутитель спокойствия вмиг почувствовал бы себя неуютно.
Светская тусовка набирала обороты…
Турецкий явился как раз в тот переломный момент, когда время торжественных речей, взаимных представлений и официальных комплиментов закончилось, а пора застольной художественной самодеятельности еще не наступила. Поэтому нужды представляться у него не было, зато имелась возможность спокойно оглядеть как выставку, так и ее посетителей. Немедленно возникший официант вежливо явил перед ним поднос с несколькими высокими и тонкими бокалами. Шампанское пузырилось и переливалось всеми цветами радуги. Слишком ярко, слишком много света…
Александр Борисович подвигал губами, как бы пробуя шампанское на вкус, и пытливо взглянул в отрешенные глаза официанта.
– Я за рулем. Поэтому с удовольствием выпил бы рюмку коньяка.
– Момент, – бесстрастно ответил официант.
Несколько минут спустя он снова появился перед Турецким с подносом, на котором стояла единственная рюмка коньяка. Александр кивнул, взял ее и, отпивая понемногу, отправился вдоль бессистемно расставленных в зале стендов, на которых в простых деревянных рамках и даже без оных экспонировалось нечто чудовищное, на его, разумеется, неискушенный взгляд, но, очевидно, невероятно модное. Если судить по отдельным восторженным репликам зрителей.
Он привычно отмечал знакомые лица, но старался не привлекать к себе внимания и потому не «втыкался» взглядом, а просто скользил, не задерживаясь. Многие ведь бывают очень чувствительны к пристальным взглядам. Отметил Генриха, увлеченно беседующего с молодой симпатичной дамой. Батюшки, и этот здесь! Окруженный группой небрежно одетых юношей, вероятно газетчиков, – у некоторых из них на плечах болтались кожаные кофры для фотоаппаратуры, – о чем-то смешном рассказывал сам Коновалов. Турецкий легко узнал бывшего президентского советника и телохранителя по многочисленным фотографиям в прессе. Вид у него был, можно сказать, цветущий. Значит, некоторым отставка идет на пользу…
Между тем в кабинете Кострова решался вопрос необычайной важности. Российско-американский культурный фонд, членами которого являлись и хозяин, и его гость, подготовил уникальный по своему значению проект: организацию в Штатах беспрецедентной выставки экспонатов Алмазного фонда Кремля. Сокровища семейства Романовых должны были совершить по Америке двухгодичное путешествие, побывав в крупнейших городах и «охватив», таким образом, практически все население страны. В общем, акция замышлялась грандиозная, сулила баснословные прибыли устроителям и, согласно договору, в порядке компенсации, так сказать, тем нескольким музеям, из которых дополнительно брали экспонаты, архивные документы, чудом сохранившиеся драгоценности и прочее, включая необходимую выставочную атрибутику, представлялся своего рода отступной – в сумме примерно полмиллиона долларов. Предполагалось – на развитие музейного дела. Но если говорить откровенно, это была хорошо завуалированная взятка ответственным музейным чиновникам, чтоб те не вякали, не выступали, не чинили препятствий при подготовке и вывозе экспозиции за рубеж.
