душа, как она уже не болела, а сгорала у Марины? Почему тут, у морга, нет траурного оркестра и охапок живых цветов? Раньше можно было соврать: не достал, мол, поздняя осень. А сейчас не соврешь – вон вагоны флоры на выбор, только баксы отсчитывай! Куда девались все ваши праведники!
Но это уже был не столько вопрос, сколько обвинение. Валере, конечно, легко, он в Министерстве культуры работает, как раз в библиотечном секторе. Ему ближе всего именно эти, больные проблемы. А он рассуждает так, будто совсем посторонний человек…
Впрочем, наверное, не так уж он и не прав, если в траурном зале хованского крематория не нашлось ни одного руководителя огромного и, естественно, заслуженного коллектива, который смог бы без бумажки сказать хотя бы два теплых слова о погибшей женщине. Все свои говорили… И кстати, слов «погибла», «убита» – избегали, хотя отлично знали причину гибели Марины.
Ладно, пусть они ищут подходящие выражения, а Ларисе бояться некого. Дочери вице-премьера российского правительства не к лицу заниматься слововерчением. Она так прямо и заявила:
– Причину гибели дорогого лично мне человека все мы отлично знаем: она, Марина, была опасна, ее боялись. Кто? Вы тоже все прекрасно знаете. Это те, кто разворовывают фонды, и те, кто усиленно прикрывают своим авторитетом первых. А повод – повод нашелся. Это наша последняя пропажа – Эразм и Конституция. И я просто уверена: не будь последней, предельно наглой кражи, придумали бы еще что- нибудь. Чтобы свалить, сбить с ног невиновного человека. И убийца, оказывается, был под рукой. Мне сказал следователь, что его тоже убили в ту же ночь, когда он сбросил на рельсы метро Марину… Значит, Марина была им так опасна, что они убрали и исполнителя. Мы… я… обещаю тебе, Марина, довести твое дело до конца… прости!…
Плача уже навзрыд, Лариса уткнулась лицом в плечо Валерия.
После такого эмоционального всплеска говорить, собственно, уже было не о чем. И гроб тихо отправился в последний путь.
Немногие провожающие, чувствуя себя не очень удобно после резких слов Ларисы, постарались не опоздать на рейсовый автобус. Осталось четверо самых близких: Лариса с Валерой и Аня с Лизой. Эти две девочки недавно стали работать с Мариной, под ее рукой.
– Давайте поедем к Марине домой и там помянем ее? – предложила Лариса.
– Но ведь квартира наверняка опечатана, – возразил Валера.
– Я спрашивала следователя, который, собственно, начинал это расследование. Он потом все дело передал в городскую прокуратуру, в смысле у него забрали. Так вот он говорил, что к ней на квартиру он не ездил. Если и опечатали, так это РЭУ и местный участковый. А если нет, у меня же ее ключи, дубликат. Так что не о чем беспокоиться.
Все сели в «Москвич» Валерия и отправились на Мясницкую, где в Банковском переулке, в старом четырехэтажном доме, на третьем этаже жила… да, уже в прошлом времени, Марина Борисовна Штерн.
Дверь действительно была опечатана. Была. Поскольку бумажная полоска с печатями, оторванная и прилепленная куском пластилина к дверной филенке, свидетельствовала о том, что уже после опечатывания дверь была вскрыта, причем без всякого почтения к решению коммунальной службы.
Позвонив соседке, Лариса выяснила, где находится ближайшая власть. Бабка сказала, куда надо идти, но в глазах ее явно таился страх. Причину удалось выяснить, объяснив, что вся эта компания явилась вовсе не с целью грабежа, а хотели просто помянуть подругу в ее квартире. Но раз нельзя, кто ж станет возражать. Однако то, что дверь вскрывали без разрешения, – непорядок, и об этом должна знать милиция. Словом, кое-как успокоили бабку. И она рассказала, как несколько дней назад в квартиру вломились чужие люди. Дело было среди ночи. Мария Ивановна, так звали бабку, разнервничалась, позвонила даже участковому, мол, воры в доме, но тот ее успокоил, сказал, что это связано со службой покойной и он сам в курсе дела. Странно все это.
Тем более что прибывший вместе с Валерой участковый с ходу заявил, что бабка явно выжила из ума: никаких звонков он не помнит, а про вскрытие квартиры покойной слышит впервые. Ну и раз уж оказался тут, стало быть, надо открыть квартиру и посмотреть, все ли там в порядке.
Открыли и пришли в ужас: аккуратная двухкомнатная квартира, принадлежащая еще покойным родителям Марины – профессору МГУ и его достопочтенной супруге, урожденной княгине Голенищевой, была превращена в содом. Мебель и прочие вещи, книги, семейный архив и просто газеты, подшивки которых копились и складывались на антресолях, были вышвырнуты, разодраны и обезображены до такой степени, какой может достигнуть разбушевавшееся подлое хамство. Кошмар, светопреставление! Даже видавший виды участковый не мог произнести ни слова.
Впрочем, он и начал разговор:
– Как вы думаете, кому и зачем это было нужно?
– Кому? – ринулась в бой Лариса. – Они искали те документы, о которых постоянно говорила Марина. Она заявила, что предаст гласности факты разворовывания фондов «ленинки». Они ее убили за это! А тут искали компромат на себя. Я теперь знаю, чьих это рук дело! Я все знаю!
– Молчи, молчи… – пробовал образумить ее Валера, но Ларису несло.
– Я старалась не посвящать отца в наши проблемы, у него и своих достаточно. Но теперь – все! Пусть правительство наконец займется этими подлюгами! Этого я им не прощу!…
В общем, кроме эмоций, ничем не могла бы подтвердить своих подозрений Лариса Лямина. Ее фамилия произвела впечатление на участкового. Ну и что? «Я знаю» – не факт. «Я уверена» – где доказательства? Одни слова. А тут орудовала опытная бригада, все на голову поставили. Уж и не рад был участковый, что помимо воли оказался втянутым в какую-то явно криминальную историю с плохим концом. А ему лично все это было абсолютно по… извините, не нужно. И даже вредно. А за вредность стражам порядка нынче никто не платит. Поэтому пишите, граждане хорошие, заявление, мы его зафиксируем в особой книге заявлений и жалоб граждан, перешлем по инстанции, и пусть там себе разбираются. А квартирку-то мы закроем, опечатаем. И следов своих – тоже оставлять не надо. Мало других забот у служивых людей? Чего теперь усложнять, если хозяйка померла… ну, согласен, убили, так ведь тем, наверху, видней! Вот им и передадим заявление… со всей нашей надеждой, а как же! Но торопиться и делать преждевременные выводы, а также бросать неподтвержденные обвинения – не будем, не надо. Себе же, девушка, хуже делаем…
Наверное, он был в чем-то прав, этот осторожный участковый…
Соседняя с подъездом дверь принадлежала магазину со стендалевским названием: «Красное и белое».
