кормила грудью ребенка. За кормлением задремала, навалясь грудью на ребёнка. Не почувствовала, как ребёнок задохнулся. Попросили Абрама Павловича, составляющего заключение, засвидетельствовать смерть естественной. Врач был понимающий, просьбу выполнил. Были, конечно, у Абрама Павловича и неудачи. Как-то у него не получилась простая операция по удалению аппендицита. Женщина после операции всю жизнь до глубокой старости ходила, согнувшись в поясе. Рукавишниковской больницы уже нет. Уходят из жизни и те, в ком еще жива память о замечательном труженике.
Коля Рыжий
Другом нашей семьи был один Горетовский житель Коля Рыжий. До того, как попасть в Горетовку, он был лётчиком. К деревенской жизни он адаптироваться не смог. Не работал, пил. Как, наверное, и многих людей, его притягивал отец. Он у нас в доме бывал очень часто. Иной раз помогал чем-то семье по хозяйству, выпивал с отцом. Бывало, выпив, и засыпал под отцовым верстаком. Был он добрым человеком, меня называл тёзкой. Мать, всегда строгая к компаньонам отца по выпивке, к Коле относилась совсем иначе. Никогда его не ругала, не отказывала и в миске щей. Но всегда наставляла к своему дому: 'Иди домой, Коля, надо печку протопить'. Он отвечал: 'У меня всё готово, только спичку чиркнуть!'. Это значит, что дрова уже лежат в печи, и их остается, действительно, только поджечь. Если кто его сейчас и помнит, то по этим словам: 'Только спичку чиркнуть'. Была у него ещё одна примета. Он носил шапку-ушанку без завязок. А уши шапки загибал за ободок. Эти уши постоянно вываливались из-за ободка, но он регулярно их поправлял. А вот когда выпивал, переставал следить за состоянием шапки, и уши свисали набок. Шел он по деревне, и издалека можно было судить - выпил Коля или нет. Если уши у шапки торчат в стороны выпил, если нет - трезвый. Коля пил. Как все алкоголики, мало ел. Выпьет и только понюхает хлебную корочку. Ему говорили: 'Коля, закуси!'. Он отвечал: 'Нет, пусть погорит'. В период хрущевской борьбы с тунеядцами он попал под общую гребёнку. Его судили, сослали на поселение куда-то в Забайкалье. После суда Колю повезли в Москву на вокзал. Он попросил сопровождающих милиционеров заехать попрощаться с близкими людьми. Но поехал он не к жене, а к нам. Мы тогда только что переехали в Крюково. Помню, подъехал милицейский воронок. Вышел Коля, сзади него милиционер. Дома были только я и мать. Он обнимал нас на прощанье, плакал. Уже наступала осень, холодало. Мать дала ему в дорогу телогрейку. Он благодарил, опять плакал. Домой он не писал. Первые годы его высылки какие-то скупые сведения о нем ещё просачивались в деревню. Что стало с ним потом - никому уже не известно...
Иммунитет
Большая семья Тюриных. Много детей разного возраста. Везде лазают, в том числе и на столе. Который раз кто поменьше и 'наделает' на столе. Перед обедом пучком соломы старшие смахнут со стола. А стол дощатый, с широкими щелями. 'Добро' забьется между щелей, но это ничего - не до чистоты. Высыпят картошек из чугуна на этот стол. Ребята голодные - хватают, едят. Никто не болел.
Правда о войне
Война - это целая эпоха в жизни нашей страны, нашего народа. Нам, её не пережившим, я думаю, просто невозможно и представить. Можно только судить по книгам и фильмам, по рассказам людей, живших в то время. Но книги, фильмы не умеют рассказать всё. Да и доверять им можно не всегда. Они несут в себе влияние времени их создания, и к тому же не всегда объективны. А авторы последних лет и вовсе договорились до откровенной лжи. В результате уже сегодня дети не знают правды о войне. Недавно слышал и от взрослого человека суждение, что наши родители воевали из-под палки и с нетерпением ждали прихода немецкой армии, чтобы сдаться. Непосредственных участников становится все меньше, а рассказы их скупы. Я давно заметил, что настоящие участники войны немногословны. А рассказы 'записных' рассказчиков, как правило, художественно обработаны. Отец прошёл войну от начала до конца. Но он очень мало рассказывал. Видимо, в военных воспоминаниях много тяжелого, трагического. Такого, что и вспоминать не хочется. Одно время транслировался многосерийный документальный фильм-эпопея о войне Чаковского. Отец его смотрел и плакал: 'Это всё правда'.
Смерть на войне
Отец как-то сказал, что во время войны человек привыкает ко всему и воспринимает смерть, как заурядное событие: 'Смерть человека - как муху шлёпнуть'. Однажды с ним был такой случай. Зимой взвод разведки ушел на задание. Шли на лыжах, с автоматами - разведчиков неплохо вооружали. Командир отчаянный капитан. Вышли к деревне. В бинокль увидели, что деревня занята немцами. Грузовики, вражеские солдаты. Капитан принял решение атаковать. Разбились на две группы. По сигналу ракеты атаковали с двух сторон. Немцы панически боялись окружения и, услышав автоматные очереди с двух сторон, всё побросали и на машинах поспешно отступили. Разведчики вошли в деревню, проверили захваченные трофеи. В брошенных машинах оказались продукты, шнапс. Взяли что-то себе, пошли дальше по запланированному маршруту. Недалеко в лесу встретили наш батальон. Доложили командиру об удачной операции. Пошли дальше. А вот дальше-то - всё печально. Батальон занял деревню. Трофеям обрадовались. Наелись, как говорится, и напились. Через пару часов пьяный батальон потерял управление. Немцы опомнились, провели неожиданное наступление. Весь батальон истребили практически голыми руками. Спаслось всего несколько человек, без разрешения ушедших в лес. Командир дивизии, узнав о трагедии, в сердцах приказал отбить деревню. При контрнаступлении положили ещё батальон... Ещё одно трагическое воспоминание. Зима, на фронт присылают пополнение. Необученных солдат из эшелона марш-броском в тридцать-сорок километров посылают сразу на передовую. Почти у всех сбиты, натерты ноги. Натерты и другие места от непривычного нового обмундирования. Усталые с непривычки молодые солдаты засыпают у костра мёртвым сном. Наутро тридцать процентов пополнения отправляют в медсанбат. У одних обморожения, у других - ожоги от костра. Есть и такие: раскинул руки во сне - одна рука обморожена, другая обожжена. Ещё печальная история. Попали наши войска в окружение. Лето, жара в степи. Есть нечего. Через двое суток оголодавшим окруженцам сбрасывают с самолета хлеб, американские буханки. Голодные солдаты набрасываются на еду. Некоторые моментально съедают по две буханки. Через пару часов мученическая смерть от несварения.
Песня выручила
Однажды отец вдвоём с командиром взвода разведчиков были в разведке. Командира убили. Отец взял его документы и вернулся. Командир батальона был крут: 'Вернулся один, значит, командира бросил. Завтра утром перед строем показательно расстрелять!'. Посадили его под арест под дерево. Друзья-разведчики принесли выпить. Выпил, да как следует - завтра умирать. Пьяный запел песни. По случаю в батальон приехал командир дивизии: 'Кто тут у Вас поёт?'. Объяснили: вот, мол, разведчик, завтра идет под расстрел. 'Если поёт - значит не виноват. Отпустить!' - отдал приказ большой командир. Так песня спасла жизнь.
Взятие Кенигсберга
Отец рассказывал, что город Кенигсберг немцы защищали особенно ожесточённо. Они называли его городом-крепостью. Но и наши войска при штурме этого города вели себя по-особенному. Так, если из какого-нибудь дома раздавалась стрельба, тут же подкатывали несколько орудий и залпом по нижнему этажу обрушивали весь дом. Бойцы знали, что перед взятием крупных европейских городов всегда издавался приказ о специальных мерах по сохранению архитектурных памятников, о правилах поведения войск в городе. При взятии Кенигсберга такой приказ был издан с запозданием на три дня. Видимо, кто-то осознанно задержал документ. Практически весь город оказался разрушен. Я там был и видел собственными глазами, что довоенных зданий в Калининграде почти нет.
Ранения отца
Отец один из немногих, кто прошел всю войну. Ранения были, но остался жив. Одно ранение было тяжелым, в живот. Было это в 42-м году, в конце зимы. Служил он в разведке. За всю зиму холодную зиму он ни разу не ночевал в помещении. Или в стоге, или в амбаре, или у костра. Ранение было очень тяжёлым, но благодаря удивительной выносливости отец остался жив. Поместили его в госпиталь в Москве. Сообщили домой, мать поехала. С собой взяла старшую дочь Галю. Приехала на вокзал, дальше надо на трамвае. В военное время передвижение по Москве без пропусков было запрещено. Кондуктор трамвая отвечал за исполнение пропускного режима. Упросила мать его, довез до госпиталя. В госпитале ей показали на огромный зал с ранеными - ищи своего. Долго ходила среди рядов кроватей, а найти отца не могла. Попросила опять сестру. Подвела она мать к кровати. А отец, похудевший до неузнаваемости, говорит шёпотом: 'Ты два раза мимо прошла, я звал тебя'. А говорить громче - нет сил. Весил он тогда сорок два килограмма. Наслышан много был отец о зверствах фашистов, и не поверил, что жива вторая дочь. В другой раз приехала мать в госпиталь уже с младшей Зиной. Несмотря на уникальное здоровье отца, вряд ли выжил бы он в тот раз. Но повезло, и его отобрал в специальную группу раненых для испытания новой мази Вишневского чуть ли не сам Главный хирург Бурденко. Перевели его в госпиталь в Нижнем Новгороде. Там он нескоро, но выздоровел. Уже летом приехал домой в Горетовку на побывку перед отправкой на фронт. Тетя Таня вспоминает: 'Идем с Катькой навещать Ваньку в Горетовку. Издалека видно его в огороде. Стоит с лопатой, шея тонкая, худая, как у ребенка'. После ранения отец возвратился в строй. На распределении по частям приехал какой-то высокопоставленный штабист. Спросил перед строем: 'Бухгалтеры есть?'. Отец вызвался. На вопрос: 'Где работал?' - четко, по- военному ответил: 'Работал Бухгалтером-Инспектором в Истринском райпотребсоюзе'. 'Ну, ты опытный
