на зеленом просторе ровная подстриженная трава и неухоженные хулиганские деревья – мост смотрится празднично, а у меня в груди, несмотря на горечь, все равно светло и сладкий щем…
Невеселое лицо Вероники постепенно озарялось внутренним светом.
– Как здесь… – сказала она. Запнулась, подбирая слова, пояснила беспомощно: – Когда я здесь, с меня как будто сваливается весь груз забот!
Знаю, подумал я. Не дурак, потому и стараюсь тебя затащить сюда. Капля твоей радости – для меня море счастья.
Мы вышли, Серебряночка пискнула, сообщая, что сигнализация включена, никаким гадам не даст вломиться, а если и вломятся, то ни в жисть не заведут мотор, так что гуляй, обо мне не беспокойся.
Трава здесь густая, нестриженая. Царицыно запущено, старые здания постепенно разрушаются, а тропинка, по которой мы двинулись в глубь усадьбы, едва угадывалась в буйной траве. Царицыно превращается в ацтекский город, поглощаемый сельвой, и, похоже, пройдут века, прежде чем его заново отыщет какой-нибудь Маугли…
Я увидел в зелени блеснувший осколок стекла, шагнул. Вероника остановилась, смотрела с недоумением. А я поднял это донышко от разбитой бутылки, убивал бы этих гадов, пришлось отнести в сторону от тропки, там перевернул острием вниз и старательно втоптал, вбил каблуком в землю.
– Что случилось? – спросила Вероника.
– Да что делать, мусорного ящика нет… А какая-нибудь собака порежет лапы.
Она сказала удивленно:
– Но у тебя же нет собаки!
– Нет, – ответил я. – Все некогда завести…
– Да просто выйти на Птичий рынок!
– Да нет, я ж до поздней ночи на работе. А с псинкой надо гулять… Не знаю, как отец насчет таких гуляний.
Мне показалось, что в ее глазах недоумение и какой-то вопрос, но потом зашел разговор о ее квартире, и она оживилась, с восторгом начала рассказывать, как недавно купила первую в своей жизни стиральную машину, как загрузила белье и сидела больше часа на табуреточке, смотрела в иллюминатор. Господи, сама стирает! Какая умненькая! Ты ей только скажи, что кладешь: шелк, ситец или детали от автомобильного мотора, а она сама подогреет воду до нужной температуры, сама тщательно и бережно вымоет, вычистит.
Расхохоталась, когда рассказывала, как ежедневно ругается с осой, что постоянно летает в форточку и ворует сладкое. Да не просто ворует, а еще и сердито так на нее жужжит, чтобы не трогала ее варенье! Мол, она первая нашла.
Я жадно смотрел на ее прекрасное бледное лицо. На щеках проступил слабый румянец, глаза блестят, полные губы полураскрыты, за ними часто поблескивают ровные белые, как жемчужины, зубы…
Неожиданно для меня из моей груди вырвался хриплый вопль:
– Вероника!.. Если женщина красива, умна и образованна, то это уже патология и не для нормальных мужчин. Но я сам ненормальный!.. И мне эти нынешние нормы по фигу. Я люблю тебя, Вероника! Хоть ты красивая и даже умная…
Она покачала головой, слабо улыбнулась. Краски покинули ее лицо, а глаза стали печальными.
– Не надо, Андрий, – попросила она тихо. – Не надо об этом…
– Но что нам делать?
– Ничего.
– Ничего?
– Да, – прошептала она. – Может быть, это сумасшествие вскоре нас покинет. Не сегодня, но… со временем. Остынем, образумимся.
Я сказал горько:
– Образумимся? Станем как все? «Как лучше»?
Она не ответила, пошла медленно к этим древним руинам из красного кирпича. Говорят, вместо цемента использовали творог и куриные яйца. Желтки. Тоже повод для восторгов, хотя для меня лишь признак отсталости технологии…
Я тащился сзади, старался настроить себя на иронический тон, но Вероника идет впереди, как ангел, указывающий дорогу из царства тьмы, и я никак не мог заставить душу морщить нос, кривиться, поплевывать в стороны с высоты человека грядущего века.
Совсем редко я замечал вдали таких же туристов, что рассматривали эти нагромождения камней, фотографировали.
Все эти люди, мелькнула острая мысль, – гусеницы. Которые так и не становятся бабочками. А вот мы, баймеры, наконец-то дозрели до той кондиции, когда свершается качественный переход. Мы – уже настоящие люди! Имаго. А те, которые не принимают баймоиндустрии, – это еще долюди, дочеловеки, субимаго, гусеницы.
Мои губы сами по себе изгибались в насмешливой улыбке. Старинные дворцы, герцоги, графья… Да любой король отдал бы год жизни за денек в моей двухкомнатной типовухе на моем гребаном семнадцатом этаже под самой крышей!.. Ни одному королю никакая власть и никакие маги не сумеют подать в разгар зимы на стол яблок или груш, уж молчу про такие нежные вещи, как клубника или черешня! Я мне стоит лишь протянуть руку к холодильнику.
Я могу протянуть руку… а то даже не протягивать, а лишь щелкну пультиком, и телевизор включится. Ни один древний король не был в состоянии посмотреть на свое королевство с высоты птичьего полета,
