Правда, волк вряд ли часто бывает в этой комнате, а если окажется, то вряд ли у него такое спросят.
Мрак торопливо понюхал толстый ковер. Даже ухватил зубами, приподнял край. Все как есть, серый камень. Если верить глазам. Люди им верят, хотя и говорят иной раз: глазам своим не верю. Говорят еще: куяв не поверит, пока не пощупает. Но здесь даже на ощупь камень всюду. Только волчий нос и уши могут сказать, что на самом деле за ковром простые доски. Тонкие, слышно каждое слово из той комнаты. Судя по запаху смолы, доску помазали живицей и щедро посыпали каменной крошкой. И этот камень, который заменили доской, достаточно широк, чтобы пролез человек. Даже если он грузен!
Глава 9
Во дворце только и разговоров было, что о странном звере. Похоже, рассказ тцаревны о спасении огромным волком подтверждался. Лесной зверь, которого она привела на шелковой ленточке, оказался крупнее обычного волка, массивнее, в каждом движении чувствовались несокрушимая мощь и звериная ловкость. Зверь не отходил от нее ни на шаг, сидел у ног во время обеда, а затем вместе отправились в летний сад.
Бояре опасливо держались в отдалении. Волк не бросался, но недвусмысленно рычал, а уголок верхней губы приподнимался, показывая острые как ножи белоснежные клыки. Вскоре все поняли, что если на зверя внимания не обращать, то и он смотрит на них как на пустое место. Большей частью просто дремал, лежа на медвежьей шкуре, а вскакивал, лишь когда Светлана куда-либо уходила. Она не решалась брать с собой всюду, хотя он опускал голову и прижимал уши, показывая, какой послушный, не все разделяют ее мнение, и так испуганные вопли слышатся по всему ее пути, если даже ведет волка, держа за шерсть!
Волк норовил втиснуться за нею в любую щель. Смеясь, Светлана захлопывала дверь, и тут же волком завладевала ненасытная Кузя. Не по-детски серьезно проверяла шерсть, клещиков не оказалось, чистила уши. Волк не возражал, блаженно жмурился, лишь иногда дергал ухом, если залезала чересчур глубоко, подставлял охотно другое, а когда закончила чистку, перевернулся снова. Кузя расхохоталась:
– Это ухо я уже чистила!
Волк раскрыл пасть, лизнул ее в нос. Она засмеялась еще звонче:
– Ага, подлизываешься?.. Какой хитрый! Ладно, почищу еще раз.
А потом чесала, Мрак блаженно щурился, чувствуя детские, но достаточно умелые пальчики в своей шерсти. Сперва чесала ногтями, потом принесла густой гребень, расчесывала старательно, выбирая мелкие колючки и сосновые иголки.
По жаркому воздуху, наполненному пряными запахами, плыли легкие звуки, и Мрак будто увидел бегущий лесной ручеек, блики на струях, блестящие спины камешков. Кто-то поблизости играл на дуде, играл красиво и умело.
Насторожившись, но в радостном предчувствии Мрак понесся такими стремительными прыжками, что придворная челядь шарахалась в страхе, прижималась к стенам.
Под стеной, на лавках и прямо на полу сидели воины, свободные от стражи, два-три челядина, в дверях виднелись измазанные в копоти мордочки помощников стряпух. На дуде играл красивый парень, статный и высокий. Золотые волосы красиво падали на плечи, и Мрак сперва подумал о Таргитае.
Потом дударь чуть повернул голову, не прерывая игры, и Мрак понял, что это не Таргитай. У дударя лицо спокойное, красивое, румяное и здоровое. Глаза спокойные, в то время как у Тарха навсегда застыли в горестном недоумении. Этот дударь, надо признать, умелее Таргитая. У того больше силы, ярости, крика, а этот берет переливами, точными звуками. Мрак слышал восхищенные возгласы: «Во дает!», «Пальцы как живые!», «Не отличить – то ли дуда, то ли подлинный соловей!».
Ерунда, сказал себе Мрак раздраженно. Далеко до Таргитая… Но ощутил невольно, что вслушивается и в нем начинают подрагивать жилки, откликаться звукам, что исторгаются из невзрачной дудочки. Впрочем, это у Тарха была невзрачная, а у этого – в золоте, затейливой резьбе. Да и сам в рубахе из тонкого полотна, пояс из цветной кожи, сапожки на каблуке…
Кто-то из гридней сказал восторженно:
– Будто медом по душе… Иваш, это твоя лучшая песня!
Дударь отнял от губ сопилку. На лбу выступили мелкие капельки пота. Он улыбался одними глазами.
– Добро, – произнес он. Голос был сильный, но с мягкостью хорошо выделанной кожи, – значит, тцарю придется ко двору.
Кто-то гоготнул:
– Ну да, тцарю!
– Аль тцаревой бабке, – добавил другой со смешком. – Для тцаревны слова перебираешь аки камешки.
– И выграниваешь пуще алмазов!
Мрак стиснул челюсти. В глаза хлынуло красным, потемнело от прилива злой крови. Для тцаревны? Для Светланы! Кто еще смеет… Да прыгнуть сейчас на его ухоженную глотку, рвать острыми зубами теплое мясо, упиться сладко-соленой кровью…
Едва не задушил себя, когда заставлял замереть на месте. Разве не должен весь мир расшибаться в лепешку для его Светланы? Отдавать ей лучшее, что у них есть: песни, клятвы, жизни, руки и головы? Жить для нее?
Уже без ненависти смерил его взором, статного и кудрявого, с румянцем во всю щеку. Такой может и за меч взяться, и коня на скаку остановить, и телегу перевернуть. Грудь широка, в руках тоже затаилась сила. Что ж, Иваш… Лицо у тебя честное. Ты на стороне Светланы – это уже хорошо.
Но быть ей моей!
Во дворе резали скот, кололи свиней и жарили мясо. Во дворец съезжались знатные люди.
Мрак, лежа в углу, наблюдал за гостями. Первыми приехали, а то и даже пришли пешком знатные мужи и бояре со своими семьями, но знатные недостаточно, чтобы их ждали. Потому явились загодя, держались маленькими кучками, ревниво поглядывая на других, старались занять место поближе к золотой дорожке, по
