Хрюндя скакала на всех четырех, деловито обследовала просторное помещение, где столько нового и интересного. На окрик не обратила внимания, ушей нет, а по ее наглой роже Мрак никогда не мог определить, слышит или нет.
– Какая ты противная, – сказал он. – Свиненок. Перепончатый свиненок. Свинястик.
Тяжелые сапоги стянул, швырнул под стол. Натруженные ноги сладко заныли. Он лег на кровать, суставы прямо на глазах распрямлялись, удлинялись, а по мясу прошла легкая приятная дрожь с покалыванием.
Хрюндя с печальной мордой уселась у самой двери. Взор был неотрывно устремлен на крюк, где висел их дорожный мешок. В глазах были тоска и надежда, что мешок потихоньку начнет слезать, тут она его и схватит, и потреплет, и потаскает по всей комнате, и потискает, и погрызет всласть толстые кожаные лямки…
– Да не слезет, – бросил Мрак сердито. – Что он, дурной? Ложись, спи.
За окном медленно угасал закат. Багровость перелилась в темный пурпур, фиолет, тусклые звезды наливались светом. Он лежал, закинув руки за голову. Вспомнилась мавка. Потом пошел мыслью дальше, глубже, этот страшный разговор с Олегом, когда тот открыл ему, сволочь, жуткую истину… без которой так хорошо бы жилось… Что он теперь, если не прибьют, не зарежут, не удавят, если сам не утонет или как-то иначе не лишится жизни, может жить до бесконечности!
Да он после того разговора неделю сидел в пещере, дрожал. Одно дело знать, что жизнь коротка, все равно скоро помрешь, как бы ни изощрялся, храбрым или трусом жил… и совсем другое, когда вот так. Если прожить всю жизнь в такой скорлупе, чтобы не тронули и чтобы сверху дерево или камень с горы не упали, то… будут меняться эпохи, реки будут менять русла, леса будут вырастать, как трава, и сменяться степями, пустынями, на их местах будут возникать моря, а через тысячи лет и те будут высыхать, а он все так же будет…
– Что будет? – прошептал он вслух. – Что будет?.. Я-то буду, но будет ли жизнь у меня… Нет, я верно сделал, что вот так… Надо жить, в драки не лезть… Ссор избегать, я уже не тот Мрак, что вышел из Леса… но и в пещерах прятаться негоже… Наверное, негоже.
В полутьме чуть шелестнуло. Он присмотрелся, сердце сжалось. Бедная Хрюндя утащила его сапог под лавку, спала, положив на него голову и обхватив обеими лапами. Ей было неудобно, но зато и во сне чуяла его запах, не так страшно и одиноко.
– Бедная зверюка, – сказал Мрак тихо. – Я все равно тебя люблю.
Он осторожно высвободил сапог, Хрюндя тут же подняла голову. Глаза, еще затуманенные сном, уставились с опаской и надеждой. Мрак погладил ее по шипастой голове, вернулся к ложу. Уже в темноте, когда лежал и прислушивался к шорохам за стеной, услышал, как тихо простучали коготки по комнате.
В лунном свете мелькнул силуэт с гребешком на спине. В зубах опять сапог, потом из дальнего угла послышался удовлетворенный вздох, глухо стукнуло, словно на пол бросили мешок с костями.
Свиненок противный, подумал Мрак сердито. Еще прогрызет сапог сдуру. Или из великой любви… Кто их, жаб, разберет.
Нехотя поднялся, пересек помещение. Руки в темном углу нащупали шипастую спинку. Жаба затихла, но сапог прижимала к груди обеими лапами. Вздохнув, он поднял ее, перенес к себе и положил рядом. Хрюндя наконец выпустила сапог, замерла, боясь поверить в неслыханное счастье. Он слышал, как колотилось ее маленькое сердечко, подгреб ближе и быстро заснул, сам странно успокоенный и умиротворенный.
Поздно ночью, судя по шуму и окрикам, прибыл богатый караван. В дороге, объясняли хозяину под самым его окном, сломалась тяжело груженная телега с товарами, кое-как дотащились. Мрак сквозь сон слышал, как со двора тут же донесся стук молота, а ночь озарилась багровыми сполохами. Всяк поработает ночью, если платят вдвойне. Кожевенных дел мастера спешно починяют конскую сбрую, ремни, слышно по запахам, все пришло в негодность за долгий путь, а завтра надо успеть на ярмарку.
Купцов, караванщиков, стражу распихали по свободным и полусвободным помещениям. В комнату к Мраку поселили купца. Мрак отвернулся к стене, не интересуясь, на какой из лавок купец заснет, захрапел всласть.
Хрюндя некоторое время устраивалась на новом месте в кольце его рук, подгребала лапки, тыкалась холодным носом, ерзала, но заснула раньше Мрака. Он снова ощутил себя в волчьей шкуре, вон с Ховрахом охраняет дверь, Ховрах пьет и наливает ему, маленькая Кузя теребит его за уши, расчесывает шерсть, целует в волчий нос и требовательно обещает выйти за него замуж…
Утром он проснулся с рассветом, даже купец еще спал, пошарил в постели, звучно похлопал ладонью, разбудив купца, слез и, сидя на краю кровати, обвел помещение злыми глазами.
Сонный купец забеспокоился, сосед выглядит больно грозным, с таким если в лесу встретишься – сразу все с себя сам снимешь, только бы душу не губил, но Мрак на него внимания не обращал, снова зачем-то похлопал ладонью по смятой постели, подхватил с пола сапог и швырнул в стену, где висела одежда. Прислушался, взял второй сапог и подозрительно обвел налитыми злобой глазами комнату.
Купец с тревогой следил за странным варваром, спросил трепещущим голосом:
– Дорогой друг, что-то случилось?
– Еще как, – прорычал Мрак.
– Я могу помочь?
– Можешь… – рыкнул Мрак. Внезапно гаркнул: – Вылезай, тварь дрожащая!
Купец поспешно соскочил с лавки, потом лишь сообразил, что лохматый варвар смотрит мимо. В испуге тоже оглядел комнату. Как говорится, ни удавиться, ни зарезаться нечем. Здесь если кто и спрячется, то не крупнее таракана. А варвар не похож на человека, который бьется с тараканами.
– Я знал одного, – сказал он осторожно, – который воевал с драконами. Только тех драконов никто не зрел, кроме него самого.
Мрак, не слушая, присмотрелся к горшку с цветами, радостно заорал:
– Ага, вчера этого горшка не было!
