услышали его булькающий голос:
– Он просто туп. Все еще торчит, пень! Понятно же, что теперь только лоб раздробит. Мы, если честно, сперва растерялись, но сейчас даже Хакаму на испуг не взять.
Колдунья скользнула по нему прохладным взором. Беркут ощутил, как по всему его телу пробежали сотни муравьиных лапок.
– Он выдохся, – предположила она. – Сейчас его муха собьет с ног.
– Потому и не поднимается, – засмеялся Боровик.
– Лучше бы так и лежал…
– А жратаньки?.. Когда я был помоложе, меня все время терзал голод.
Беркут предположил осторожно:
– А он не сможет куда-то быстренько сбегать, поесть и вернуться?
Хакама покачала головой:
– На сотни верст корм только для моих муравьев. Это не нарочно, просто я заботилась о своем муравьином народце.
Боровик сказал задумчиво:
– А что толку?.. Он уйдет за едой, мы разбежимся, а если он вернется?.. Сотрет с лица земли эту башню, одной Хакаме его не удержать. А потом отыщет и нас.
Автанбор и Сладоцвет держались ниже травы тише воды, даже к окнам подошли, когда остальные колдуны попадали в кресла без сил, шумно дышали, старательно набирая магической мощи из пространства.
К ним дважды подходила Хакама. Все видели, как оба колдуна в первый раз даже отпрянули, но она говорила и говорила, наконец Автанбор кивнул, в глазах блеснула свирепая радость. Сладоцвет наклонил голову с явной неохотой, но когда вскинул руки к потолку, донесся далекий гром: небо подтвердило нерушимость его клятвы.
Все услышали сдавленный возглас Автанбора. Он стоял возле окна, багровый свет заката падал изнутри на его худое лицо.
– Что там? – спросил Беркут настороженно. Он сделал движение подняться, закряхтел, поморщился и остался в кресле.
– Вам не придется решать, – ответил Автанбор, не поворачивая головы, – не придется решать, что делать, когда он уйдет…
Голос его был мрачным. Чувствуя беду, потащились к окнам. Варвар уже нашел силы перевернуться на живот, затем вовсе сел, опираясь руками о землю. Перед ним прикрыла траву широкая белая скатерть, а на ней теснилась еда. Можно было различить жареных лебедей, глубокое блюдо с рыбой, а рядом на траве стояли два кувшина с толстыми боками.
Хакама слышала тяжелое дыхание, снова учащенное, потом сдавленный голос Беркута:
– Черт… Как я забыл, он умеет… Эта оборона совсем мозги вышибла.
«Нельзя вышибить то, чего нет, – подумала она мстительно, – а если и есть, то вышибу я… попозже», – а вслух произнесла рассчитанно испуганным голоском:
– Он может сторожить нас вечно!
Россоха откликнулся:
– Захочет ли?
Беркут буркнул:
– Почему нет? У него в запасе молодость.
– Молодость как раз нетерпелива.
В молчании смотрели, как неспешно ест варвар, словно чувствует, что за ним наблюдают восемь пар глаз. Ноги протянул, нимало не заботясь, что стоптанные подошвы на скатерти, мясо запивает водопадами вина из обоих кувшинов.
Россоха сказал мечтательно:
– Если бы можно было… на миг снять защиту! Я бы сам достал его огнем. Или Стрелой Заката.
– То, что так долго крепилось, – ответил благоразумный Короед, – в одночасье… тем более в одномигье не снимешь. А он заметит сразу, что скорлупа тает. Тут же шарахнет со всей дури!
По комнате пронесся ледяной ветер. С потолка посыпалась мелкая снежная крупа, что тут же превратилась в блестящие капельки.
Беркут морщился, колдуны слишком нервничают, не держат себя в узде, могут натворить что-то и похуже, чем вьюга в комнате. Сказал рассудительно:
– Если со скорлупой едва не смял, то без скорлупы… даже не берусь представить, что здесь будет.
Россоха смотрел в окно, не отрываясь:
– А точно заметит?
Беркут буркнул:
– Пощупай скорлупу!
