приходилось выслушивать бабкины речи, а гаденышам делались подобающие внушения.
— Папа, ну почему ей можно, а нам нельзя! — громко возмущался очередной гаденыш, которому очередной попавший под бабку папаша от бессильной злости на ситуацию пребольно выкрутил ухо.
— Она старая… не лезь в ее дела… не трогай ее миску… — неубедительно врал папаша, — и вообще, не связывайся!
Этот категорический императив местного розлива — «Не связывайся!» — обычно вбивал последний гвоздь.
Дети, однако, бывали разные. В частности, в соседнем дворе жил некий Рома, мальчик из «нехорошей семьи», как деликатно выражались мамы и папы, объясняя чаду, почему с Ромой водиться нельзя. Семья, что правда, то правда, была прескверная, из серии «пьющие родители»; надо сказать, что и сын получился во всех отношениях неудачный. Особенно страшно было то, что он был «без тормозов», отморозок, по- нонешному. В школе был известен еще с первого класса тем, что чуть было не задушил в физкультурной раздевалке одного пацана. Несколько раз пытались «исключить», но дальше угроз дело, опять же, не шло: подобная экстраординарная мера каким-то боком вредила школьным «показателям», а потому никогда и не применялась. Угрожали еще отправкой в «школу для дураков», однако тут срабатывали остатки совести: мальчик был вполне сообразительный, хотя проблемы с нервами у него имели место быть.
Крылов осторожно прошел площадку пятого этажа: подоконник уставлен пустыми баночками из-под пива, эти не бьют, как бутылки — их бабки все равно сдать не смогут, а вот на полу подозрительно расстелена газета… Вот в одном месте бугрится, там проступило коричневое, а вонь указывает на состав… Кто-то из жильцов постарался, прикрыл.
Так вот. Рома, продолжил он мысль, возникшую совсем не случайно — у него почти никогда случайностей не бывает, — время от времени посещавший их подъезд на предмет покурить и погреться, однажды заявился с канистрой бензина, намереваясь устроить кошечкам (а заодно, видимо, и бабке) Окончательное Решение Вопроса. До дела, правда, так и не дошло: взрослые Ромку таки поймали, скрутили и от избытка чувств надавали, потому как плеснуть бензинчиком под бабкину дверь он все-таки успел. Кто- то даже побежал звонить в милицию, однако Ромка умудрился, царапаясь и кусаясь, вырваться и убежал в неизвестном направлении — не факт, что домой.
На том дело и кончилось. Интересно, однако, то, что бабка свою миску выставлять под дверь перестала. Кошечки, правда, продолжали приходить, гнусно орали, требуя жратвы. Но население подъезда осмелело. Кошечек стали гонять. И теперь уже папаши выкручивали ухи пацанам за попытку погладить котеночка: все как-то сразу вспомнили, что кошки помойные, опасные и что они «разносят заразу» (какую «заразу», никто толком не знал, но это было уже и неинтересно).
История, что ни говори, банальная. Однако время от времени озадачивает вопрос: а почему это мы должны были терпеть кошачью вонь? В общем, по всему выходило, что не должны. С другой стороны, было точно так же ясно, что бабусю трогать было… не то чтобы вообще нельзя, но совершенно непонятно как. Говоря языком возвышенным и научным, отсутствовала конструктивная легитимная процедура приведения бабки в порядок. Существовавшая тогда моральная система допускала только два возможных метода воздействия: увещевания (по нарастающей — брань, ругань и скандал) и жалобы по начальству. Против первого бабка была защищена своим норовом, а против второго — статусом бабки (надо признать, что в позднесоветское время это был именно что статус: с бабками всякие мелкие местные власти старались не связываться, ибо хорошо знали, что выйдет себе дороже).
Более того: бабкины увлечения кошечками имели, как ни странно, некое оправдание. В самом деле, кошечек было «жалко», а те, кому их жалко не было, старались на это не нажимать, потому как это считалось «нехорошо». Слабых, сирых, обиженных судьбой и по-всякому неудачных полагалось жалеть — за одно только это. И тощенькие помойные кошечки идеально вписывались в парадигму.
Крылову захотелось хлопнуть себя ладонью по лбу. Ага, вот почему это воспоминание лезет в голову так настойчиво! Ситуация та же, только уже в масштабах страны. Только вместо кошечек — эти вот всякие дебилы, наркоманы, гомосеки, спидоносцы. А он уже тогда начинал догадываться, что кончится все это очень плохо. Потому что при таком раскладе единственным способом решить проблему оставался… и остается — Рома!
Получалась очень нехорошая схема. Вот имеет место быть какое-то явление, которое всем мешает и всех раздражает. То ли стремительно растущее поголовье дебилов, то ли гомосеки-спидоносцы на каждом шагу, которые протестуют против всяких ущемлений прав, — неважно. Однако никакого нормального способа его прекратить не существует, ну и к тому же не связываться же! В конце концов появляется какой-нибудь отморозок Рома, который, конечно, гад и сволочь, но который «решает дело». После чего все снова приходит в норму. Зато никто не брал греха на душу. Рома виноват. Он такой. Отморозок. Правда, его тоже можно пожалеть: у него ведь действительно плохие родители…
Грубо говоря, оказалось, что хороший человек (точнее, человек, желающий быть и называться «хорошим») решительно ничего не может сделать со всякими обидными явлениями жизни, разве что ныть. Из чего следовал железный вывод: дееспособно только зло.
Начиная с третьего этажа снова окунулся в тучу миазмов, вони, смрада, а на первом едва-едва не вляпался в широкую лепешку, что как жирная медуза сползает со ступеньки на ступеньку. К этому времени разогрелся так, что на спине взмокла рубашка. Словно не сбегал с десятого этажа, а взбегал. Да нет, так мощно не разогрелся бы все равно, это от злости… И теперь весь пропитывается этой вонью, этими запахами жидких экскрементов, снова пришлось задержать дыхание, пробирался уже медленнее, а на первом…
На первом и через подъезд шел, как по минному полю. Здесь кучи как старые, засохшие, с вызывающе торчащими кверху черно-коричневыми вершинками, так и широкие коровьи лепешки, еще свежие, исходящие паром, невыносимо смердящие, глаза лезут на лоб, но смотреть надо, чтобы не вляпаться, воздух уже не воздух, а желтый неподвижный туман, в котором должно гибнуть все живое… но нет: жужжат рои крупных зеленых мух, радостно набрасываются, ползают по лицу, пока ты хватаешься за перила, лезут в глаза, пытаются раздвинуть губы и протиснуться в рот, где влажно, где можно отложить яйца, из которых выведутся крупные жирные личинки…
С разбега толкнул дверь, но проклятая, помня о своем магнитном устройстве, подалась с неспешностью стотонной банковской двери. Все запоры на входе в дом для удобства семьи дебилов отключены, и теперь в подъезд заходят и окрестные бомжи, чтобы погадить, посидеть на подоконнике и выпить в безветрии, поджечь все, что в почтовых ящиках, облаять сволочей, что живут в теплых квартирах…
Глава 8
На улице он долго жадно хватал широко раскрытым ртом воздух, словно вынырнул со дна океана. Живительный чистый воздух, пропитанный запахами бензина и масел — жильцы моют машины прямо под окнами, ароматом огромной мусорной кучи в пяти шагах, где не убирали уже две недели и мусорных баков не видно под грудами гниющих отбросов.
— Дееспособно только зло? — прошептал он. — Дееспособно только зло?.. Да, так думаю даже я… временами. Но как же насчет добра с кулаками?
Он отклеился от двери, потащился вверх по земляным ступенькам: дом одной стороной как бы в яме, но с другой стороны уже второй этаж, что значит — построен на склоне Воробьевых гор.
Придет Рома, мелькнула трусливая мысль. Придет Рома и все исправит… Решит и проблему дебилов. По-своему решит. Понятно, как. А мы на кухнях будем втихую радоваться, ликовать, но вслух наперебой друг другу будем говорить, что вот какой он нехороший, что нельзя же так, это ж чересчур грубо, ведь дебилы тоже люди, с ними тоже надо как с людьми… или почти как с людьми. Да, прошлое правительство чересчур много дало дебилам, но нельзя же так, как поступил Рома, ведь надо сперва все было просчитать, подумать, семь раз отмерить, чтобы ни одна слеза невинного ребенка не упала, ведь одна-единственная слезинка невинного ребенка на чаше весов перетянет все-все на свете, а кто дал право Роме решать: кто дебил, а кто не дебил, это же такая тонкая грань, да и есть ли она, ведь ее можно проводить произвольно в любом
