мира?
Но я не просто творческий, я – творящий. Мне эти признания до фени, я иду своим курсом, как атомный ледокол по мелкой шуге, все замечая и все оценивая так, как есть. А есть то, что со мной ведут какую-то игру. И те вопросы и ответы, если их записать и пропустить через лингвоанализатор, дадут немало информации. Не только сами слова, но изменения интонаций, задержки перед ответом, или же, напротив, – беспаузность…
А игра какая-то крупная, ибо Челлестоун, Соммерг, Лордер – настолько величины, что их просто невозможно было бы принудить принять участие в каких-то мелких делишках.
У меня неплохая, хоть и хаотичная память, я не помню весь разговор от и до, но даже инфисту начального уровня понятно, что весь обед, выпивка, секретарши и спутницы всех шестерых – это тщательно продуманный детектор, что даст мой точный психологический портрет.
Конечно, у них на руках есть мои характеристики, собранные компьютером за все годы, но эти шестеро могут составить вот прямо сейчас куда более глубокую характеристику. Они умеют получать и обрабатывать инфу, а у них было мое поведение за столом, отношение к вину, женщинам, обстановке, ответы на разные неожиданные вопросы, призванные меня раскачать, сломать защиту, показать таким, каков я внутри, настоящий. В этом случае имеет значение не только смысл моих ответов, но интонации, сопутствующая жестикуляция, что нередко бывает неадекватной и выдает истинное отношение, ведь язык дан человеку для сокрытия мыслей, а мимика… гм…
Словом, сейчас у них есть мой психологический портрет, самый новейший, созданный не просто именно сегодня, но еще и лучшими инфистами мира. Вообще-то неплохой портрет, если я точно представляю, что они там вылепили. Более того, верный.
Будь я шпиёном, я бы сумел кое-что исказить в себе так, что комар носа бы не подточил. Фокус в том, что надо представляться не другой личностью, а просто из сотни черточек исказить в нужную сторону только две-три, ключевые, с виду совсем не важные. Такой портрет выглядит цельным, абсолютно верным, обещает легкую возможность манипулирования, но… не дает ее.
Но я – не шпиён и даже не разведчик. Эти шестеро сами невольно приподняли мое самомнение, и без того немалое, до небес. Я настолько силен, по крайней мере ощущаю, как супермощь брызжет у меня даже из ушей, что даже не считаю нужным надевать хоть какую-то маску.
Кстати, это их несколько обескуражило. Все-таки ждали, что придется ломать защитные барьеры, а я вот такой рубаха парень, душа нараспашку, сердце на рукаве, проще меня может быть только юсовец или корова.
Воздух чист и нежен, волны накатывают на берег все медленнее. Кристина вышла из воды, прекрасная, как Афродита… а если честно, то куда этой Афродите, древние греки лепили богиню из того, что перед глазами, а тогда в Элладе были коротконогие толстушки. Кристина же легко и красиво несет себя на длинных стройных ногах, обнаженная грудь от прохладной воды превратилась в идеально вырезанные из белого мрамора полушария, а на кончиках… будь я поэт, подобрал бы что-то о бутонах розы, но если без стихов, то сиськи – зашибись, а торчащие дойки – просто рулез форева!
Волны достигают белого песка в сотне шагов от моего дворца. Солнце уже наполовину погрузилось на той стороне океана. Благодаря хитрому преломлению лучей, садится не за океаном, а прямо в волны. Дальше, за этим раскаленным красным диском, еще волны, только уже не лазурные, а багровые, похожие на расплавленный металл, тяжелые, медленные…
Кристина понеслась за мной, как веселый щенок, забегала справа, слева, потом разбежалась и с разгона помчалась по мелководью. Дно понижается так медленно, что издали кажется, будто бежит, как ящерица джунглей Амазонки, прямо по воде.
Постепенно на берег выползали наши Семеро Тайных, это если считать меня, ессно. Челлестоун выглядел сильно погрузневшим, лицо опухло, будто после долгого сна.
– Как море?
– Сказка, – ответил я искренне. – Ничего лучшего не видел.
– Вы еще многих радостей не видели, – проронил он медленно. – Жизнь человеческая, увы, коротка… Помню, я в детстве как-то пришел в ужас, когда понял вдруг, что никогда-никогда не смогу побывать везде, ибо этого «везде» – очень много, жизни не хватит. Потом лет в шестнадцать едва не впал в депрессию, когда понял, что со всеми девушками не то что познакомиться, но даже повидать всех не могу! И что обречен жениться на чужой, предназначенной для кого-то другого… Как и она выйдет за меня, хотя ее настоящая половина бродит, может быть, на соседней улице…
– И что? – спросил я. – Какой вывод вселенского значения?
Он криво усмехнулся.
– Раз уж жизнь так коротка, то надо ее проводить в веселии.
– Это не единственное решение, – заметил я вежливо. – Кто-то другой скажет, что раз уж жизнь коротка, то надо ее прожить достойно. И вообще откажется от веселья, будет только творить, воевать, ломать, строить…
Он спросил вяло:
– А зачем?
– О, – сказал я, – вы сейчас скажете о бессмысленности нашего существования вообще?
Он горько усмехнулся.
– Вы все еще коммунист… И вообще почти все русские по натуре – коммунисты.
– А вы?
– О, мы – индивидуалисты. Кроме нас, никого нет, все – соперники. Не так ли, очаровательная Кристина?
Кристина только что вышла из воды, непривычно белая, если сравнивать с другими секретаршами- красотками, те почти мулатки, а по Кристине сразу видно, что принадлежит к арийской расе. С другой стороны с нам приблизились Соммерг с его секретаршей.
