Мавильон опустил голову, раздумывая. Засядько продолжал:
– Среди атакующих – корпус Блюхера. А вы знаете, что этот прусский генерал люто ненавидит французов. И его солдаты могут не пощадить даже раненых…
Мавильон взглянул исподлобья:
– Мы принимаем ваши условия. Но вы останетесь заложником на все время сдачи крепости и передачи оружия! Таким офицером союзная армия наверняка дорожит. Если со стороны ваших войск будут допущены какие-либо нарушения или бесчинства, вас немедленно расстреляют!
Засядько поклонился:
– Я уполномочен от имени союзного командования принять эти условия… Я рад, что с вами нет вашего помощника, иначе мы бы не пришли так быстро к соглашению. Кстати, что-то не вижу его и поблизости…
Комендант взглянул в упор налитыми кровью глазами:
– Которому вы предрекли сегодня смерть?
– Надеюсь, он жив, – сказал Засядько, – я хотел бы придушить его сам.
Мавильон оскалил зубы:
– Вряд ли вам это удастся, господин прорицатель! Де Артаньяк серьезно ранен… очень серьезно.
Засядько покачал головой. Голос его стал серьезным:
– Надеюсь, русским ядром? Простите, я не знал. А как здоровье вашей жены?
Мавильон подпрыгнул, глаза стали дикими. Пальцы обеих рук вытянулись к горлу русского офицера.
– Что вы знаете? Говорите!
– Я не знаю, о чем вы спрашиваете, – ответил Засядько резко. Он отступил, но уперся спиной в штыки гренадеров.
Мавильон взмахом руки услал солдат за дверь. Оставшись наедине, проверил, насколько плотно закрыта дверь. Когда обернулся к Засядько, лицо его было искажено горем и страданием.
– Вы что-то знаете! Иначе бы не спрашивали о женщине, которую даже не видели.
– Я мог слышать, – ответил Засядько как можно спокойнее, но по спине пробежал холодок недоброго предчувствия.
– Да? Впрочем, даже солдаты смакуют сплетни. Виданное ли дело, жена приезжает к любящему мужу в действующую армию!
– Что с нею? – спросил Засядько тихо.
– Она… она умерла.
Засядько ощутил, как его обдало холодом с головы до ног. Непослушными губами проговорил:
– Как это… случилось?
– Не знаю! – рявкнул Мавильон. Бледное лицо пошло красными пятнами. – Почему-то ночью она оказалась в левом крыле крепости. Де Артаньяк помещался там. Очевидно, они из-за чего-то поссорились… но ума не приложу!.. Как могли?.. Почему вдруг она схватила со стола нож и воткнула де Артаньяку в живот? Да еще так… с такой силой…
– А что говорит сам де Артаньяк?
– Сейчас он в бреду. А тогда успел сказать, что для него самого все непонятно. Врет, конечно. Но я не понимаю, чего именно недоговаривает!
Он с силой опустил кулаки на стол. Лицо было искажено страданием. Уголки рта подергивались, в глазах заблестела влага. Засядько стало жаль ветерана наполеоновских походов. Сказал осторожно:
– А если узнаете?
– Господин прорицатель! – рявкнул Мавильон. – Я не верю в чудеса, которые происходят в моем присутствии. Но если вы хоть как-то раскроете тайну… Я начинаю думать бог знает что! Вплоть до государственной измены, заговора против особы государя императора…
Засядько покачал головой:
– Все гораздо проще. Я заметил на груди де Артаньяка медальон. Вы заглядывали в него?
Комендант ощетинился:
– Это недостойно офицера! Вообще недостойно. Я не тот человек, который сует нос в личные вещи!
– Даже если это очень важно?
– Все равно, – ответил Мавильон жестко. – Есть вещи, через которые порядочный человек никогда не переступит. Да и у вас нет доказательств, что в том медальоне раскрытие тайны. А пятно на совесть я положу!
Засядько сказал задумчиво:
– Вы правы. Но озарения бывают… пусть даже нелепые. Мне вот сейчас было видение: вы и ваш помощник беседуете о делах защиты крепости, входит слуга, вы… простите, но таково было видение, тайком от своего помощника наливаете в кружку вина и хлещете за его спиной… а тот тем временем тайком принимает от слуги какую-то записку.
