ощутил, как горячий пыл оставляет его плоть: настойчивая девчонка спешит к беседке и вот-вот заглянет…
Он отдернул руки. Адельгина еще некоторое время извивалась, наконец проговорила хриплым от страсти голосом:
– Что-то случилось?
– Да, – сказал он глухо.
– Ты… контужен… или как?
– Скорее или как… Вот оно собственной персоной.
Залитая лунным светом, на пороге возникла тонкая фигурка. Лицо было в тени, но Засядько мог себе представить, какие у нее глаза. Он даже отодвинулся от роскошной баронессы, от которой шел жар, как от горна в кузнице.
– Ой, вы здесь, – сказал тоненький радостный голосок. – А вас там ищут! Вас, баронесса, такой высокий господин с голубой лентой через плечо, а вас, Александр Дмитриевич, кроме барона Мюфлинга и Барклая де Толли, еще и очень красивая женщина… вот с таким декольте!
Баронесса глубоко вздохнула, ее руки обняли Засядько за шею. Он усиленно раздумывал, кто бы это мог быть, он не знал никакой красивой дамы с вот таким декольте, и страсть как-то незаметно угасла, а мозг очнулся и заработал, хотя и с перебоями и со скрипом.
– Пусть, – шепнула баронесса жарко. – Мы успеем…
– Не при ребенке же, – ответил Засядько сдавленно. – Олечка, спасибо, что сообщила. Иди, а то уже темно. Мы сейчас придем.
Она беззаботно сказала:
– Да ничего, я подожду.
– Иди, – прошипела баронесса зло.
Облитая лунным светом головка на темном фоне неба повернулась, затем тонкий голос проговорил с внезапным страхом:
– Ой, как темно, в самом деле! Я боюсь идти через темный сад.
– А как ты шла сюда? – проговорила баронесса сердито.
– Да как-то не обратила внимания… Пока вы не напомнили, что темно… Ой, а сюда кто-то идет… Большой такой, страшный!..
Голосок ее был детский, испуганный. Засядько в самом деле начал слышать шаги, шорохи, движение листьев и прочие звуки, которые раньше замечал только в ночном дозоре, да и тогда они были большей частью обычным фоном живых деревьев, где ползают и срываются оземь крупные жуки, шелестят древесные мыши, важно топают ежи…
«Чертов поросенок, – подумал он сердито. Пыл угасал с каждой минутой, постепенно в сложившейся ситуации начал находить и смешную сторону. – Чертов настырный и ревнивый поросенок!»
Молодая баронесса, однако, не находила ничего смешного. Разъяренная, часто дыша, как бегущий на гору Змей, она поднялась и шумно выбежала из беседки.
Когда она скрылась в темноте, Засядько еще некоторое время прислушивался к звукам:
– Ну, где же твой большой и страшный?
Ответом было неловкое молчание, наконец она прошептала:
– Я… мне, наверное, почудилось… Выочень сердитесь на меня, Александр Дмитриевич?
– А ты как думаешь?
– Я сама не знаю, что на меня нашло…
– Так уж и не знаешь?
– Ну, это как бы само… Мне стыдно, Александр Дмитриевич. Мне очень стыдно. Что я так себя вела…
«Если бы ты, поросенок, знала, – подумал он угрюмо, – что стыдно и мне. Хотя не вижу причин стыдиться, но почему-то чувство стыда грызет изнутри и не позволяет смотреть этой девочке-подростку в глаза».
ГЛАВА 28
Мюфлинг продолжал с интересом следить за ратными подвигами Засядько, который вскоре блеснул доблестью в жестоких боях у селения Цонтин, при местечке Гольберг, при деревне Гейнесдорф, на Каубахе… Судьба хранила храбреца: он появлялся на самых опасных участках, но пули щадили его так же, как уже много лет щадили французского императора.
Удивился Мюфлинг лишь тому, что за все эти подвиги Засядько получил только боевой орден Святого Владимира III степени.
– У вас есть недруги в Генеральном штабе? – спросил он дружески.
Засядько видел проницательные глаза барона, за которым укрепилась репутация не только стратега, но и умнейшего человека при дворе прусского короля. Мюфлинг улыбался печально, он уже знал ответ. Но Засядько лишь пожал плечами:
– У кого нет врагов, тот не человек.
– Странно… – пробормотал Мюфлинг. – Очень странно. Вы отличились в целом ряде сражений! Иные были выиграны лишь благодаря вашему таланту… гм, странно…
