Вместе с ними взлетела тяжелая Нева, черные граниты, электрический пунктир мостов, синие бастионы, коричневые дворцы, трубы Монетного двора и плоский ангел.
Пьяный крикнул:
- Спускайся, черт!
Поезд ухнул вниз, упал в туннель, в сердце горы, там замигал багровый глаз и застонали рельсы. Шамшин нагнулся и крепко поцеловал Ирину. Тут поезд замедлил ход и подполз к игрушечному дебаркадеру. У Ирины билось сердце и кружилась голова. Она улыбалась. А Шамшин подумал: 'Она счастлива'.
И позавидовал ей. Он тоже хотел счастья. Ночью Ирина пришла к нему. В коридоре опять зазвонил телефон. Шамшин, набросив на себя пальто, побежал к аппарату. Он думал, что звонит Апрельский.
- Да! - крикнул он.
- Добрый вечер!.. Это Брук!
- Не мешай мне спать. Я сплю.
- Да погоди... Не вешай трубку.. Я был сегодня у тебя. Открыла мне твоя старуха... Я видел эту вещь... - Брук явно волновался. - Сто хочешь?
- Слушай, Брук. Не сходи с ума. Я хочу спать.
- Откуда ты ее достал?
- Я хочу спать! Я вешаю трубку. Спокойной ночи...
- Погоди, погоди, Вася-... двести хочешь?
- Отстань, пожалуйста. Я хочу спать.
- Я думаю, это подделка, но все-таки... А ты, Вася, как думаешь?
- Я ничего не думаю... Меня ждут.
- Ты же сказал, что ты спишь?
- Да, я сплю.
- Погоди... Как ты думаешь, может быть, все-таки следует отдача на экспертизу?
- Позвони завтра... Я сейчас сплю.
- Что значит спишь? Ты же не спишь... Ты же стоишь у телефона...
- Я больше не в силах стоять...
- Ты болен, что ли?
- Да, болен.
- Странная болезнь... Когда человеку предлагают деньги...
- Я больше не могу...
- Да погоди, мне надо выяснить...
- Мне некогда!
- Что значит - некогда?
- Всего!
Шамшин брякнул трубкой.
На следующий день Брук встретил Шамшина и первый подбежал к нему.
- Ты сердишься? Зачем?
Шамшин молчал.
- Ну! Триста хочешь? - Брук хлопнул Васю по плечу. - И кончим дело... Что за канитель?
- Это моя вещь... - сказал Шамшин, улыбаясь. - Моя!
Пойми!
- Твоя? - Брук плутовато подмигнул. - da твою я дам тебе три копейки, а за эту даю триста рублей... Ты меня, надеюсь, понял?
- Вполне! Ты сволочь и арап!
Расхохотавшись, Шамшин круто повернул от Брука.
Брук стоял на тротуаре Невского. Прохожие толкали его, звенели трамваи, извозчики кричали 'берегись', поджаривало солнце. Опомнившись, Брук почесал коротко острижещшй затылок, поправил кепку и пробормотал:
- Однако!
5
Однажды в соседней комнате, у Александры Петровны, веселились гости. Из-за стены непрерывно слышались шутки, шум и смех. Шамшин злился. Его раздражало это веселье. Он не был желчным человеком, но ему опротивел быт. На столе две недопитые чашки чая. У окна груда неоконченной работы для журнала. На мольберте надоевший портрет. В кресле Ирина, читающая книжку Перелистывая страницы, она поднимает голову и смотрит на Шамшина влюбленными глазами. За стенкой кто-то пропел пьяным голосом: ((Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный...' Шамшин не выдержал и стукнул в стенку кулаком; 'Эй, Моцарт, тише! Здесь Сальери!'
На минуту за стеной притихли, затем раздался взрыв хохота.
Обхаживая комнату вдоль и поперек, Шамшин думал: 'Хоть потолок бы провалился, что ли'.
Когда в коридоре позвонил телефон, Шамшин кинулся к нему, точно птица за пищей. Шамшина спрашивал незнакомый, свистящий голос. Шамшин ответил, что он у телефона.
- Очень рад. Я давно ищу случая с вами познакомиться.
Говорит Агафон Бержере.
Шамшин был изумлен.
- Вы ко мне?
- Да, именно к вам.
- Собственно, по какому делу?
- Разрешите мне объяснить это при личном свидании. Где мы можем встретиться? Может быть, мы вместе позавтракали бы в 'Европейской'?
Шамшин замялся.
- Я затрудню вас только на полчаса.
- Ладно, - согласился Шамшин.
- Значит, завтра, - сказал Агафон Бержере, - в два часа в 'Европейской'. Спокойной ночи.
Ровно в два часа Шамшин вошел в ресторан 'Европейской гостиницы'. Официанты, одетые в белые куртки и белые брюки, толклись без дела. Зал был освещен только одной люстрой. В самом конце зала, под эстрадой, скрывшись за вазочкой с цветами, сидел у столика немолодой человек, сухой, коренастый, с коротенькими, почти выстриженными усиками и гладкими, приклеенными волосами. На нем был жакет бутылочного цвета.
Стоячий крахмальный воротничок повязан узким черным галстуком. Синий абажур скрывал выражение его лица. Этого человека знали все. Агафон Бержере, лолуфранцуз-полуголландец, получив от своего отца, выходца из Голландии, небольшое дело,, развернул его до европейских масштабов. Драгоценности, дорогие камни, украшения, ювелирные работы, статуэтки зверей, выточенные из минералов, - все эти вещи с маркой Агафона Бержере всюду в мире считались первоклассными. Собственно, биография знаменитого ювелира была довольно банальной:
мраморный дом на Морской, двуглавый орел поставщика его величества, одна, законная, семья в апартаментах, другая, незаконная, в скромном доме на набережной Мойки, у Крестовского яхт-клуба яхта, в Левашове богатый особняк, наполненный коллекциями, и т. д...
Семнадцатый год прихлопнул все великолепие Агафона Бержере, Законная жена с детьми отправилась в Париж. Агафон переселился к незаконной, записался с нею в загсе и занялся антиквариатом. Девять раз его сажали, девять раз он выходил.
К революции он относился точно к погоде. Даже в камерах он вытачивал перочинным ножичком деревянные мундштучки и ставил свою марку. Находились любители, за эту дрянь платили деньги...
Бержере встал, приветствуя Шамшина. Метрдотель, выгнув . шею, как лошадь, почтительно принял от Бержере заказ: омары, рыба, утка по-руански, апельсины, французский сыр и теплое старое бордо. Ничего лишнего... И разговоры самые общие.
Потом черный кофе. Агафон подымает узенькую рюмку с тяжелым ликером.
- За искусство! - холодно говорит он Шамшину. Он краснеет от еды и выпитого вина, в его голосе прорывается что-то грубое. - Я довольно внимательно всматриваюсь в ваши работы.
Вы будете или великим, или ничем.
- Почему же такая дистанция? - смеется Шамшин.
