к своей груди, потом обхватил голову жены руками и внимательно заглянул ей в лицо.
— Каким чудом ты оказалась здесь?
— Меня выслали. О, Уолтер, какое счастье снова видеть тебя!
— Правда? А кто же выслал тебя?
— Уже четыре месяца прошло с тех пор, как я последний раз видела тебя. Да королева же. Появилось сообщение или что-то там еще, что ты скоро должен быть здесь. Но я точно не знаю, что это было. О, Уолтер, мы вместе! Мы свободны!
— Мы вместе, и мы свободны, — повторил он с отсутствующим видом.
Королева, получив его письмо, освободила Лиз. Это, конечно, прекрасно, но (он глубокомысленно погладил свою бородку), что же получается — его свобода, свобода Лиз и Шерборн — это единственное его вознаграждение? Это было бы так похоже на королеву. Уолтер словно услышал голос Елизаветы Тюдор: «Ты хотел эту женщину — получи ее, и живи с ней, и не появляйся мне на глаза».
Ралей почувствовал на себе взгляд Лиз. Он выбросил из головы мысли, которые по сути своей были противны ей.
— Я просто ошеломлен, — сказал он в оправдание минутной рассеянности.
И вдруг в порыве дикой радости он схватил ее на руки, взбежал с нею по ступенькам и переступил порог дома.
— Я должен был быть здесь несколько дней назад, — сказал он.
И Лиз, смеясь и протестуя, что, мол, их двоих нести ему слишком тяжело, забыла о промелькнувшей по его лицу тени и про свое кратковременное подозрение из-за того, что встреча оказалась не такой радостной, как она того ожидала.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ШЕРБОРН. 1594-1595 ГОДЫ
Лиз, сбегая по лестнице вниз и стараясь уравновесить свою тоненькую фигуру с весом сидевшего на руках малыша, увидела загорелого незнакомца, уже допущенного в дом, и остановилась как вкопанная. По его одежде, походке и голосу она сразу поняла, что это был моряк, а у моряка в этом доме могло быть только одно дело.
— Бежим, бежим дальше! — кричал малыш Уолтер, которому понравилось спускаться таким манером по лестнице. Но мать только приказала ему:
— Успокойся, — и больше не обращала на него внимания. Дальше Лиз спускалась уже медленно и как бы в раздумье. Она посадила мальчика на сундук в холле и сказала:
— Если посидишь здесь тихо, пока я не вернусь, мы еще поиграем с тобой. И чтобы никакого шума, иначе тут же отправишься в кровать.
Уолтера, который уже привык к ее непреклонному тону, ничуть не испугало ее предупреждение, он взглянул на нее широко открытыми глазами и сказал:
— Уолтер сидеть.
Лиз прошла через главный вход и резко повернула налево, к террасе. Она не слышала барабанной дроби, которую освоил Уолтер, принявшись стучать своими маленькими красными ботиночками по стенке пустого сундука. На террасу, в самом ее конце, выходило окно кабинета Ралея. Вдоль окна поднимался розовый куст, без цветов, с листвой бронзового цвета в это время года, и, скрываясь в его тени, она могла заглянуть в комнату без риска быть замеченной. Частенько в дни прошедших весны и лета она стояла там, наблюдая, как ее муж, склоняясь над столом, читает книгу, или рассматривает карту, или поглощен сочинением очередного письма Елизавете или Сесилу.
Имя моряка, которого она пока еще не знала, было Уиддон; он сел в кресло с высокой спинкой у края стола. Напротив него сидел ее муж на стуле, который сильно наклонился вперед, когда он потянулся за бумагами, протянутыми ему гостем. Она не слышала ни слова из их беседы сквозь закрытое окно, но видела, как Уиддон ткнул своим темным пальцем в какое-то определенное место на карте. Ралей вскочил со стула и направился к полке за книжкой. Быстро перелистав ее, Ралей вернулся к Уиддону и положил книгу перед ним, при этом он оперся одной рукой на спинку кресла, где сидел моряк. Две головы, одна квадратная и рыжая, а другая узкая и черная, склонились над страницей, и Лиз почувствовала, что ей становится нехорошо. Что-то задумывалось в этой ярко освещенной солнцем комнате, что-то, в чем ей отказано было участвовать. Сейчас Уиддон был всем для Ралея, она же — ничем. Лиз протянула руку, и свесившаяся в сторону ветка розового куста коснулась кисти и поцарапала ее. Она приложила царапину ко рту и удивилась, почувствовав, как холодна ее рука. Тут она сообразила, что стоит на ноябрьской стуже без плаща и шляпы уже четверть часа, и вспомнила о маленьком Уолтере, оставленном и холле. Да и все равно — делать здесь было нечего. Лиз повернулась и направилась легкой, мягкой походкой к ожидавшему ее сыну. Все время, пока она одевала его и натягивала на себя плащ и перчатки, он не переставал болтать, на что она в ответ время от времени говорила ему «Да» или «Нет», не слыша, а потому и не отвечая на его вопросы.
Сегодня наступил кризис, которого она ждала и боялась весь прошедший год. Она видела, как нарастает недовольство и тревога в душе Уолтера; но еще надеялась, что Шербон повлияет на него так же, как он повлиял на нее. Казалось, он заинтересовался экспериментами с картофелем и табаком, был доволен, когда опыты с картофелем удавались, и расстраивался, когда табак оказывался не таким сладким, каким он вырастал под горячим солнцем Виргинии. Ралей разводил лошадей и соколов и хорошо справлялся с делами в своих поместьях. Стремительно вышагивая по парку, Лиз думала: такая жизнь удовлетворила бы любого мужчину. Даже тот, кто с юных лет был поражен микробом честолюбия, мог бы прекрасно устроиться здесь в свои сорок три года и, оглядываясь назад, вспоминая мечты своей юности, считать их не более как глупым мальчишеством. Комфорт и достойная жизнь в доме, авторитет, интересные занятия и упражнения вне его стен -что еще надо человеку? Но она понимала, что обращается с проповедью к вероотступнику; ей было хорошо в Шерборне, Уолтеру — нет. Она видела, как при любом упоминании королевы или Эссекса он отодвигал от себя блюда нетронутыми. Много долгих ночных часов провела она рядом с ним, притворяясь спящей, когда он ворочался с боку на бок и и оттого, что Уолтер пытался. скрыть от нее свои страдания, они были не менее тяжкими. И вот появился этот моряк с его указующим перстом и морскими картами, он явно подстрекал Уолтера на что-то. В этом она была уверена.
Лиз яростно вонзила свои каблучки в мягкий дерн и раздраженно велела маленькому Уолтеру, отбежавшему немного в сторону, немедленно вернуться к ней и идти рядом. Он покорно подошел к матери с ручонками, полными буковых орешков, и с удивлением посмотрел ей в лицо. Она всегда была строга с ним, но редко сердилась на него по-настоящему, а мальчик отлично сознавал, что в это утро он не озорничал. Они встретились глазами, и в неожиданном порыве чувств Лиз подняла его на руки. От теплоты его маленького тела, прижавшегося к плечу, и от чудесного ребячьего запаха ее затопило чувство нежности, от чего она еще острее ощутила досаду на те обстоятельства, которые сделали ее только что такой злой и несправедливой. Лиз прищурилась и немного оттопырила нижнюю губу. Какие бы тайные планы не вынашивал там сейчас ее Уолтер, она постарается помешать их осуществлению. Раз он может писать Сесилу, то и ей это не заказано. Оставалось только по возможности выяснить, что именно он задумал.
Малыш Уолтер устал от крепкого объятия и молчания матери и стал вырываться из ее рук. Она пересадила его себе на плечи и поскакала, изображая норовистую лошадь, и галопом влетела с ним в дом.
Уиддон оставался у них всю ночь и весь следующий день, но все, что удалось узнать об их деле хозяйке, это услышать случайно оброненное слово «Гвиана». Но когда Ралей провожал его к дверям, она тоже оказалась там с самым невинным видом и с улыбкой на губах и услышала, как ее муж при прощании сказал:
— Я обращусь за патентом немедленно, и, будьте спокойны, я его получу. Сесил еще не забыл Дартмут…
После ухода Уиддона Ралей с полчаса повозился с малышом, резво подпрыгивая с сидящим на нем верхом ребенком по пледу из медвежьей шкуры, и в это мгновение никак нельзя было сказать о нем, что он собирается доставить своей жене совершенно не заслуженные ею тревоги. Но вот он поднялся. Стряхнул пыль со своих штанов и пригладил растрепавшиеся волосы.
— Пойду напишу несколько писем, — сказал он. — Не ждите меня.
Он, как и подобает доброму мужу, поцеловал Лиз, потрепал по головке сына и отправился в свой кабинет.
