Виктора. Потому что все, что случилось, случилось из-за него, он не говорил, что такое может произойти, и он бы возмутился, скажи она ему, что с нее хватит, и стал бы уговаривать. А значит, он сейчас ей не нужен.
Она огляделась задумчиво, с вялым удивлением понимая, что вокруг чужие люди, которым в лучшем случае на нее наплевать. И ей и в самом деле некуда податься. Потому что хотя у нее всегда была куча знакомых мужского пола, сейчас она одна — потому что сознательно сузила их круг до одного человека. Звонить которому она не хочет — потому что он ничем не поможет и, более того, толкнет ее обратно в засасывающий водоворот, из которого вроде бы выбралась кое-как. Будет уверять, что там безопасно, что надо только делать, что он скажет, и все будет о'кей, — и толкнет. А сам останется стоять на берегу и даже отвернется. Потому что…
Вот тогда она и набрала номер Вики. Продиктованный не намерением спрятаться у нее, не желанием поплакаться — но вытолкнутый изнутри чисто практическими соображениями. Это подсознание напомнило — о том, что собиралась поговорить с ней кое о чем в самом крайнем случае. Который, как решило ее подсознание, уже пришел.
Так что можно сказать, что это был деловой звонок. Но она бы все равно повесила трубку, если бы Вика произнесла что-то не то. Если бы, например, начала с ходу высказывать обиды по поводу того, что Марина ей не перезванивает, хотя она ей за это время уже десяток кассет наговорила на автоответчике. Но Вика такая счастливая была, такая обрадованная, и не дала ни слова сказать, заговорив быстро и эмоционально, почти крича, как она рада, как она соскучилась и готова приехать прямо сейчас, если Марина хочет, или пусть Марина приезжает к ней. И в дрожащем голосе слышались слезы, показывавшие, что недолгая разлука, вызванная конфликтом и безуспешными попытками примириться посредством автоответчика, — она специально не брала трубку, когда Вика звонила, — для нее слишком затянулась.
В общем, Вика сказала то, что нужно было сказать. Своими словами лишив ее, Марину, необходимости долго произносить неконкретные фразы и думать, не лучше ли все же рискнуть и поехать к себе, а о Вике забыть еще на какое-то время. И когда она появилась в дверях Викиной квартиры, та втащила ее внутрь и начала обнимать и целовать, а потом, отстранившись, с первого взгляда поняла, что что-то не так. И задала всего один вопрос: «Что-то случилось?» И не обиделась, не получив ответа. И начала ее раздевать.
И вот сейчас она сидела в Викиной ванне, угловой, жутко удобной и вдобавок очень горячей и очень ароматной. Сидела и улыбалась невидимой Вике, думая про себя, что, не будь перед этой встречей конфликта и недельной разлуки, Вика бы сейчас напоминала без конца, что она ее предупреждала, и бубнила бы, и читала бы нравоучения. И добавила бы еще, что прекрасно понимает, что Марина приехала к ней только потому, что больше некуда было. А теперь после преподанного урока — не в первый раз преподанного, но, как всегда, действенного, показывающего, что она, Марина, прекрасно может обойтись без Викиного общества, — Вика была само внимание, сама любовь, сама забота. И само понимание — не задающее вопросов, не говорящее ничего лишнего.
— А вот и я! — Вика вкатила в ванную столик на колесиках, прикрывая за собой дверь. — Вот сигареты — я тебе сейчас дам прикурить, сама, у тебя же руки мокрые. Вот вода, «Эвиан», как ты любишь, — я налью, хорошо? Кофе еще сварила — сейчас принесу. Да, я вино купила. Помнишь, тебе нравилось — итальянское, «Вальполичелла»? Давай я тебе сейчас бокальчик налью? Хочешь?
Она молча кивнула, передавая взглядом, как благодарна. И продолжала полусидеть-полулежать неподвижно, позволяя напоить себя холодной минералкой из высокого стакана, вставить себе в рот прикуренную сигарету — у Вики специально для Марины был запас «Собрания» — и влить в себя глоток крепкого эспрессо.
— Что-нибудь еще? — На лице Вики, снова выскочившей и вернувшейся с бутылкой вина и бокалом, была готовность летать по квартире, выполняя любые Маринины капризы. — Может, немного сыра к вину? У меня «Груйер» есть, и «Бри», и «Камамбер» — я словно чувствовала, что ты заедешь вот-вот, специально накупила всего твоего любимого. А может, музыку хочешь послушать? А…
— Спасибо, милая, — выговорила наконец, опьянев от жары и первого глотка вина, улыбаясь Вике чуть помутневшим взглядом. — Спасибо, я очень рада, что приехала. Ты такая…
— Ну перестань, Маринка, — не надо! — Вика наклонилась к ней судорожно, словно хотела стиснуть в объятиях, но вместо этого нежно провела пальцами по щеке. — Ты же знаешь — я тебя люблю. Мне так плохо было без тебя…
В Викиных глазах появились слезы, и она погладила ее в ответ непослушной, тяжелой, тянущейся вниз рукой.
— Мне тоже…
Она деликатно посмотрела в сторону, когда по Викиным щекам потекли двумя ручейками слезинки, — хотя она никогда не поощряла проявления чувств, но их ценила.
— Ну вот, пар такой и дым еще — прямо глаза ест. — Вика быстро вытерла слезы, стараясь сделать это понезаметнее. — Я пойду — ты ведь голодная, надо тебя покормить. Ты давай посиди тут, а я быстренько. Хочешь, лазанью сделаю — ты ведь любишь все итальянское. Нет-нет, это слишком просто — а сегодня такой день… Давай креветочный суп — помнишь, я готовила, тебе понравилось? Густой такой, как пюре, с крутонами? Салат, суп, сыр — и мороженое у меня есть. Хорошее меню? К такому супу можно ведь красное вино? Ну и здорово! Я быстро, ладно? Посидишь тут без меня?
Она знала, что Вика хочет услышать — что ей можно остаться. Вика наверняка хотела посидеть рядом, пусть даже молча, и просто смотреть и гладить то, что ей так нравилось и чего она была лишена последнее время. И наверное, надо было это сказать, благодаря ее за все, — но Вика все же могла начать задавать вопросы, а она еще не отошла и не готова была разговаривать. И потому промолчала — хотя ей совсем не хотелось есть.
— Ну я побежала! — Вика ничем не показала, что огорчилась, видимо, напомнив себе, что должна быть счастлива уже тем, что Марина наконец у нее дома. — Если что — зови!
Она посмотрела ей вслед. Все это и правда было очень трогательно — и эта забота, и специально сделанные в расчете на Маринино появление закупки. И если бы в Вике была только эта трогательная нежность, только преданность, и тактичность, и привязанность, граничащая с любовью, — и не было бы все учащающихся приступов ревности, все чаще проявляющегося желания диктовать, и учить, и навязывать… Если бы все было так, наверное, они бы жили вместе. Давно бы жили. И она не оказалась бы сейчас в такой ситуации. Хотя — хотя даже сейчас она не знала, что было бы лучше…
…Тогда, три года назад, после той первой ночи с Викой, они это делали ежедневно почти целый месяц. Четыре недели, точнее, — Вика через четыре недели вышла на работу. А так они почти не расставались. И что самое странное, ей самой это нравилось — кажется, не было тогда рядом интересных мужчин, а Вика так к ней относилась, так на нее смотрела, боготворила буквально. А к тому же для нее, Марины, это была игра — интересная, увлекательная игра по формированию из закомплексованной, фригидной женщины человека не то что без комплексов, но по-настоящему сексуального.
В общем, это длилось четыре недели. За которые Марина сделала из Вики самую настоящую активную лесбиянку, властную и жестокую, творящую с намеренно пассивной партнершей все, что захочется. А незаметно контролируемая ею Вика — не догадывающаяся, разумеется, об этом контроле, — кажется, уже забыла, какой была, и считала себя опытнейшей, и не понимала, что именно она зависит от Марины, а не наоборот. И уверенно приказывала Марине раздеваться, и брала за волосы, опуская ее голову между своих тощих ног, и кажется, не сомневалась при этом, что Марина счастлива выполнять эти приказы.
А потом ей, Марине, все это наскучило. Сессию она завалила, естественно, хорошо в ректорате согласились перевести на вечерний, вместо того чтобы отчислить, — и в начале июля, за день до того, как Вика вышла на работу, уехала на дачу и не появлялась в Москве полтора месяца. В конце концов, в Москве ей нечего было делать и Вика надоела, а на даче можно было целыми днями валяться голой на участке и слушать музыку и читать, а по вечерам сидеть у одной знакомой в окружении дачной молодежи и кокетничать, попивая вино, и, может, даже делать это с кем-нибудь в соседней комнате.
Так что она отсутствовала до конца лета, а когда вернулась, в Москве начались дожди и похолодание, и надо было думать насчет работы, чтобы успокоить родителей, да и личных дел хватало. И когда мать говорила, что опять звонила девушка, представлявшаяся Викой из соседнего подъезда — та самая, которая так много и часто звонила все лето, — она отмахивалась. И даже не узнала Викин голос, когда та наконец на нее наткнулась.
