Разве что о том, что сейчас это все придется как-то вытирать — а она ненавидит уборку…
20
Что-то горячее и крепкое входило в нее грубо и бесцеремонно, вторгалось сильными толчками. Неторопливо, смакуя процесс, получая, видимо, максимум удовольствия.
Она лежала лицом вниз на кровати, абсолютно голая, с широко раздвинутыми ногами. А кто-то был на ней сверху, поднимаясь и опускаясь над ее бесчувственным, только что ожившим телом. И вдруг вышел из нее, вставая, удаляясь куда-то.
Она не знала, кто это, и где она, и как долго он или они делают это с ней, хотя, судя по обильной влажности и образовавшейся под ней небольшой луже, в нее уже кончали. И снится ей это или происходит на самом деле, она тоже не знала. Но жажда и головная боль показывали, что это реальность. В которую она вернулась из забытья — в которое провалилось непонятно как и когда. В любом случае она не знала, сколько времени, — соответственно время вообще не имело значения. Но все остальное — имело.
Шагов не было слышно, и она, лежа в той же позе, не открывая глаз, оставляя тяжелую голову между вытянутых вперед рук, попыталась вспомнить. Тут же пожалев, что предприняла эту попытку, — лучше было бы еще побыть в неведении. Хотя бы немного. Потому что растекающаяся по полу туалета вода и скрючившееся на унитазе тело с большим красным пятном на ярко-голубой рубашке вспомнились сразу.
А вот дальше… Дальше она что-то объясняла им всем, всем четверым, Андрею, Юре и еще двоим незнакомым ей молодым парням, — но Андрей увел ее в комнату и там слушал ее бессвязный бред не перебивая. То и дело косясь на журнальный столик, где сложились в аккуратные горки двадцать банковских упаковок. И быстро ушел, сказав ей, чтобы собиралась, и закрыв за собой дверь. Намекая, что выходить ей не надо.
И она начала собираться — удивляясь скудности своего имущества, еле вспомнив, что основная часть гардероба у Вики, а зимние вещи с весны лежат у родителей. И на сборы ей хватило десяти минут. И еще минуты на то, чтобы уложить туда мелочи, принесенные из ванной Андреем, молча брошенные им в кресло.
А потом она сидела и пила вино. Но совсем не опьянела — для половины бутылки это была сложная задача. Пила и курила и озиралась, вспоминая, не забыла ли что, — совершенно не думая о Викторе и о последствиях, только о вещах. А потом они спустились в машину и поехали куда-то, и она снова что-то объясняла, но Андрей сказал, что они все уже поняли — а насчет квартиры беспокоиться не надо. Достаточно резко сказал — тут же смягчая ситуацию, отпуская мрачную шутку насчет того, что ей нельзя давать в руки оружие.
Ей казалось, что все нормально, все хорошо, а то, что они немного нервничают и злятся, это нестрашно, — но тут Юра сказал, что Виктор жив. Она сама спросила — «а что с ним?» — но имела в виду не состояние Виктора, а что делать теперь с телом. И совершенно не ждала того, что услышала: «Пока живой, может, выживет, если повезет». И она поняла в одно мгновение, что все было зря.
А потом она только молчала. И когда они притормозили около уже знакомого ей японского ресторанчика. И когда вошли внутрь и Андрей передал ее незнакомому парню и ушел. И дальше молчала — о чем, собственно, было говорить?
Парень был оживлен, он шутил и смеялся собственным шуткам, и кокетничал с ней легко — видимо, получив приказ охранять ее здесь сколько скажут и развлекать, чтобы она вела себя спокойно. Хотя она бы и так вела себя спокойно. Прекрасно осознавая, что орать и звать на помощь бессмысленно, равно как и звонить в милицию, чего ей сделать никто не даст, равно как пытаться убежать отсюда. Тем более что он был тут не один — за столиком неподалеку сидели еще двое, с которыми он переглядывался время от времени и подходил к ним пару раз. Но даже будь он один, даже отпусти он ее — ей некуда было идти и некому звонить.
Конечно, она не все время молчала. Она периодически отвечала что-то на его реплики, произносила какие-то ничего не значащие фразы — не запомнившиеся даже ей самой. И ела что-то вкусное и необычное — то, что он называл суши, — но сейчас не могла вспомнить, на что это было похоже. И пила вино — которое запомнилось. Сначала бутылку белого, «Шабли» — от пива и японской водки она отказалась наотрез, а парень настаивал, что суши с красным вином не сочетается. А потом она заказала красное — и ей принесли испанское, «Риоха Сигло», выдержанное, терпкое, густое. А потом, когда он спросил, не хочет ли она чего еще, все равно им надо немного тут подождать — не уточнив, чего именно они ждут и что такое «немного», — она сказала про коньяк.
А потом… Потом, кажется, ничего не было — совсем. До пробуждения в этой комнате, в которой как-то оказалось бесчувственное тело. Которое насиловал с удовольствием неизвестный ей некрофил. Или несколько некрофилов — но по очереди. Шаги возвращались, и она напряглась, сжимаясь внутри, гадая, что он будет делать с ней. Расслабляясь немного, когда что-то скользкое коснулось маленькой дырочки — находившейся чуть повыше той, в которую он входил уже, — потому что это было лучшее, что он мог с ней делать. Чуть оттопыривая попку, позволяя его пальцам смазывать ее жирно и обильно холодным кремом. Не сопротивляясь, когда сильные руки потянули ее на себя, впившись в бедра, стараясь, чтобы она оказалась на коленях, умудряясь подсунуть под ее живот подушку.
Что-то большое и жирное медленно раздвигало ее там, сильно раздвигало, проникая аккуратно, вдруг оказавшись внутри целиком, заставляя ее раскрыть непроизвольно рот. Она не хотела, чтобы он понял, что она проснулась, и потому старалась контролировать себя и стонала сонно и пьяно, смутно и неотчетливо в такт его движениям. Неспешным, прочувствованным, извлекающим удовольствие из происходящего — но слишком дразнящим, чтобы она могла долго сдерживаться.
И когда он подался далеко назад и ей показалось, что он решил выйти, она инстинктивно двинулась за ним, и в этот момент он качнулся вперед, врываясь глубоко, исторгая из нее громкий трезвый крик. Который словно подхлестнул его, потому что он заторопился, кончив быстро, но не выходя, причиняя сладкую боль даже в обмякшем состоянии. И наконец выскользнул, равнодушно уронив ее на бок, как какую-то вещь. Снова вставая и тут же возвращаясь.
— Ну, проснулась, алкоголичка? Опохмелиться не хочешь? На, держи!
Она медленно открыла глаза, видя его, сидящего на постели на коленях, протягивающего ей высокий стакан. И поблагодарила кивком, приподнимаясь на локте, жадно, по-животному глотая пузырящуюся воду, умудряясь облиться.
— Ну, получше? — Она еще не отошла от того, что было, и потому не могла понять, в каком он настроении. — Еще? Ладно, выручу.
Кажется, он был весел. Хотя стоило ли удивляться? После того что он сделал с ней, ему ни к чему было грустить — он получил напоследок то, что хотел. Хотя мог бы обойтись без этого, потому что, наверное, ни к чему было привозить домой ту, судьба которой была уже решена. Но значит, сильно хотел — и это было лестно. Даже сейчас. Даже в этой ситуации.
— Держи — только пей не торопясь! — Яркий свет прикрепленных над кроватью светильников бил в глаза, и она щурилась, не видя толком его лица. — Слушай, ты на самом деле алкоголичка — или так напиваешься, только когда людей стреляешь? Надо ж так нализаться — как бревно внесли!
— По-моему, вы нашли этому бревну неплохое применение! — Фраза, вырвавшаяся сама собой, была произнесена с иронией. Но она подумала тут же, что уже не имеет значения, что и как она говорит.
— А ты как думала — лежит такое тело на постели, а я буду ходить облизываться? — Он улыбнулся. — Я вообще рассчитывал, что ты проснешься, как до дела дойдет, — да куда там! Второй раз кончаю, а ты только глаза открыла. Хотя мне и так понравилось…
Он шутил — это было очевидно. После всего, что он знал о ней теперь, он все же шутил. Возможно, давая ей шанс объяснить, оправдаться, вымолить прощение. И она села с трудом, откидываясь назад, на вытянутые руки, — зная, что так будет смотреться эффектнее, с раздвинутыми ножками, с высоко поднятой грудью. Чтобы он запомнил ее такой. Синеглазой блондинкой с короткими платиновыми волосами, эффектным лицом и роскошным телом.
Грустная пафосность мысли огорчила, и она качнула резко головой, прогоняя ее, — и со стоном приложила руку к виску, куда ударила поселившаяся в черепе боль.
— Игорь, мне надо вам кое-что сказать — это важно, — произнесла тихо. — Если бы вы мне дали немного коньяка и сигареты, я бы… Мне так много надо вам объяснить…
— Так лучше честно скажи — хочу опохмелиться. — Он усмехнулся. — Я и так пойму — сам когда-то
