— А что вы скажете об оставшихся троих? О человеке в колпаке, который не Мидас, о человеке с ведром, довольно безобразном на вид, и о ребенке, которому вроде бы не пристало присутствовать при подобном зрелище?
Мариетта уселась на пол возле поверженного Виргилия. Склонилась к его уху и что-то зашептала. Он кивнул, затем обернулся к Пьеру:
— Двое взрослых с бородами — скорее всего взрослые сатиры, то есть демоны полей и лесов, отчего верхняя часть туловища у них человеческая, а нижняя — козлиная. Ребенок: сатир-дитя. Еще без рожек, но уже с копытцами.
Этим узнаванием, кто есть кто на полотне, молодые люди расчистили себе путь к «игре в пары». И вот теперь настал ее черед. Перед ними стояла задача подобрать каждому персонажу на полотне одного из приглашенных, упомянутых в письме. Чтобы основательно выполнить эту задачу, Виргилий установил на верстаке небольшой подрамник с натянутым на нем холстом. Углем написал имена в две колонки. Справа под заголовком «Картина» он вписал имена Марсия, Аполлона, Евтерпы, Мидаса, слова: сатир в колпаке, сатир с ведром, ребенок и художник. Затем достал из кармана письмо Атики и в колонку слева под заголовком «Вечер у Атики» переписал все имена: Олимпия, Кара Мустафа, Зорзи Бон-фили, Лионелло Зен, Жоао Эль Рибейра, Тициан и Атика. Пока он писал, Мариетта порхала по мастерской и что-то там взбалтывала и смешивала. Они почти одновременно закончили приготовления. Мариетта подала Виргилию кисть, пропитанную красной краской. Встав перед верстаком, Виргилий приступил к «игре в пары».
— Две пары образуются сами собой: Марсий на полотне — это Атика, а Тициан — автор этого полотна. Красными линиями он соединил имена в двух колонках. — Дальше все сложнее. Мариетта, мы нуждаемся в твоей прозорливости, ты ведь родилась в Венеции и знаешь здесь многих.
Дочь Тинторетто улыбнулась:
— Я поговорила с родителями и братьями, поскольку кое-кого из приглашенных не знала.
— Дай-ка и я попытаю счастья, — вмешался Пьер. — Олимпия: имя, без фамилии, как Атика или Нанна. Куртизанка?
— Точно! — зааплодировала Мариетта. — В Италии куртизанки часто отказываются от данных им при крещении имен и придумывают себе псевдонимы, нередко используя при этом поэзию или античное искусство. Отсюда все эти Примаверы, Луны Новы, Селваджи, Лукреции, Корнелии, Иудеи, Пантасилеи, Олимпии.
Виргилий, не сводивший взгляд со схемы, выдвинул предположение:
— Случай с Олимпией прост: это единственная женщина, приглашенная на вечер. На полотне у нас тоже одна-единственная женщина, та, что играет на скрипке, — и соединил красной линией имена Евтерпы и Олимпии.
Дальше дело пошло не так споро. Он с надеждой взглянул на Мариетту. Та предложила:
— Возможно, Тициан придал Каре Мустафе черты Мидаса. Они из одних мест: Мидас правил Фригией, а Мустафа хоть и обосновался в Истамбуле, но родился в Денизли, бывшей Лаодикее[48]
Доводы Мариетты были убедительны. Мидас был немедленно соединен красной линией с Кара Мустафой.
— А дальше все гораздо более неопределенно. Я не могу ничего утверждать, а тем более предполагать. Лионелло Зен принадлежит к патрицианской семье Венеции, вписанной в Золотую книгу. Он коллекционирует античную скульптуру, без счета покупает живопись, пишет стихи — словом, любит искусство, как Аполлон. Его знает вся Венеция еще и потому, что он очень красив. И надо признать, этого у него не отнимешь. В общем, он блистателен, как Аполлон. — Описание физических достоинств итальянского дворянчика слегка раздражило Виргилия, но виду он не подал. — К тому же он родом из Патары, на азиатском берегу, где в античные времена обитал оракул бога искусств, не такой прославленный, как дельфийский, но тоже довольно известный. Кроме того… есть еще одно… не знаю, осмелюсь ли…
При мысли о четвертом сходстве Лионелло Зена и олимпийца Аполлона Мариетта смущенно запнулась, но, взяв себя в руки, все же закончила:
— Словом, Доменико и Марко говорят, будто ему нравятся и мужчины, и женщины.
— Содомит, — подытожил Пьер.
— То есть не только мужчины, — поспешила поправиться Мариетта.
— Как и Аполлону! — рассмеялся Пьер.
Предом не разделял его веселости. Он еще живо помнил, как тянуло его к Мариетте, переодетой в мужское платье. Чтобы скрыть смущение, он повернулся к холсту и провел четвертую линию, соединив Лионелло и Аполлона. Пьер подвел итог:
— Остаются сатиры: два старых и один юный. Мало что отличает двух старых: колпак, нож и фартук у одного, странно вывернутая рука, ведро и рожки у другого; а так — одинаковые спутанные бороды, нагие торсы и жестокие черты. Кто ловчее в фехтовании, Рибейра или Бонфили? Кто из них виноградарь, бочкарь или хозяин таверны (ведро)? Кто мерзляк (колпак)? Кто рогоносец (рога)?
Пьер прервал свою игру в загадки, поскольку с другого конца мастерской до них донеслось недовольное бурчание Пальмы. По-видимому, наброски так и не давались ему. Выйдя из себя, он наподдал ногой по комочку бумаги. Тот подскочил и, словно мячик, полетел к ногам Мариетты.
— Ну хватит! — взревел художник. — Здесь и сейчас ничего стоящего у меня не выйдет. — Он подошел к троице. — А животы у вас не подвело? Мой дает о себе знать и мешает рисовать.
Он порылся в кармане и извлек несколько дукатов.
— Пойду куплю всякой всячины с медом и яйцами у булочницы с улицы Бочарной. В молодости она позировала маэстро. Разделите со мной трапезу?
Гурман Пьер тут же с энтузиазмом поддержал Пальму. Мариетта и Виргилий также были не против. Пальма бросил веселый взгляд на красные линии и направился к выходу. Но едва выйдя за порог, тут же вернулся, просунул голову в дверь и бросил:
— Зорзи Бонфили я знаю прекрасно. Он был ранен при Лепанто. Ранен в руку. Пальцы не двигаются. Как у того фавна на полотне.
Проговорив это, он растворился в темном проеме двери, оставив ее открытой. Троица застыла в изумлении. Не говоря ни слова, Виргилий провел шестую красную линию.
— Отсюда следует вывод, что Тициан придал Жоао Эль Рибейре черты силена в колпаке. Мариетта, можно ли это как-то объяснить?
— Есть одно объяснение, правда, не очень убедительное. Жоао Эль Рибейра явно не венецианец. Он выходец из еврейской семьи, проживающей в Португалии, как следует из его имени. Семьи, должно быть, принявшей христианство, а затем изгнанной из Лиссабона. В Венеции с выкрестами обращаются, как с остальными христианами, если только они не возвращаются тайком к своей изначальной вере. А иудеи должны жить в гетто и всю жизнь носить колпак. Головной убор — это общее между сатиром и португальцем. Найдется, наверное, и что-то еще, чего я пока не знаю.
Еще одна красная черта, и игра почти окончена. Однако оставалось уравнение, столь же нерешаемое, как квадратура круга: пять гостей Атики, если не принимать во внимание Тициана, против шести персонажей, участвовавших в казни или наблюдавших за нею. В колонке справа числился еще ребенок.
— Кто стоит за этим малышом? — озадаченно произнес Виргилий. — Может, гость, заявившийся в последнюю минуту?
— А вы заметили, как он на нас смотрит? Чуть ли не насмехается, — проговорил Пьер.
— Ни его пухлая рожица, ни его козлиные ножки, ни пес, за которого он ухватился, ничего мне не говорят, — призналась Мариетта. — Я…
Фраза ее так и повисла. Со двора донеслись крики и шум потасовки. Троица дружно бросилась вон из мастерской. В противоположном конце двора два человека дубасили друг друга и осыпали ругательствами. Драка завязалась нешуточная. Силы были равны. И все же резким и неожиданным движением Пальме — поскольку одним из ее участников был именно он — удалось оттеснить противника к колодцу. Тому было некуда деваться, и он схватил художника за шею, их тела переплелись, они ударились о закраину колодца и
