– Телеграмму? Какого чаю? – густо побагровел Чубарев от неподдельного недоумения, даже привстал из кресла.
– Вероятно, самого обыкновенного, – в тон ему сказал секретарь. – Уж вы, Олег Максимович, распорядитесь, диванчик какой-нибудь приспособить, а то как-то несолидно…
– Исправим, товарищ секретарь, – выдохнул изумленный Чубарев и, только положив трубку, вспомнил просьбу Шилова, еще больше изумился, затем, не выдержав, громко, раскатисто расхохотался. «Ну, характерец! Не меняется», – чертыхнулся он и тотчас отдал распоряжение хозяйственнику, а под вечер, приказав соединить себя с Шиловым, спросил:
– Можно узнать, самовар уже кипит, Андрей Павлович?
– Да мне бы и обыкновенного чайника хватило, – тусклым голосом отозвался заметно похудевший за последние дни Шилов. – И кровать-то княжескую втиснули, балдахина парчового не хватает…
– Кто же вас знает, Андрей Павлович. – Чубарев весело сощурился. – На всякий случай, может, и перестарались ребята. А вдруг потребуется? Ну как, теперь дело пошло лучше?
– Какой черт лучше. – Шилов с досадой махиул рукой. – Сегодня прилег, ну, думаю, полчаса – и вскочу. Как провалился, подхватился, гляжу, вечер.
– А все-таки, Андрей Павлович? – настаивал Чубарев. – Что вы меня-то с завязанными глазами держите?
– Я еще не готов к кардинальному разговору, Олег Максимович. Что-то наклевывается… пока все сыро, чувствую, необходимо еще раз прощупать…
– Ладно, подождем, Андрей Павлович, – согласился Чубарев после минутного раздумья; он слишком хорошо знал Шилова, чтобы не заметить и уклончивости, и какой-то странной недоговоренности с его стороны.
В следующий раз они встретились только на банкете. Муравьев уже провозгласил очередной тост, и все дружно встали выпить за юбиляра; Чубарев, подняв бокал шампанского, отметил про себя, что вошедший незаметно в боковую дверь Шилов суток двое не брит, без галстука, с расстегнутым несвежим воротом рубашки.
– Опоздал, опоздал, Андрей Павлович, – сказал Муравьев. – Мы тут только что за Олега Максимовича пили, за его высокое звание. Вам штрафной.
Явно досадуя, что Муравьев обратил на него всеобщее внимание, Шилов кивнул, здороваясь, и сел на первое свободное место с помятым, отрешенным лицом, с трудом заставив себя улыбнуться.
– Сюда, сюда, Андрей Павлович, к дамам поближе, – позвал его Чубарев, указывая на свободное место между Еленой Захаровной Брюхановой и Муравьевым.
Шилов стал было отнекиваться, но, поняв, что привлекает к себе еще большее внимание, пересел, неловко поздоровавшись с Брюхановой, Муравьевым, с самим хозяином и его женой. Ему налили, и он, слегка поклонившись в сторону Чубарева, сказал:
– За вас, Олег Максимович, от всей души за вас. Будьте здоровы, будьте богаты, как и прежде, духом своим. А я рад и еще раз рад…
– Нy-ну, – загудел Чубарев, – ты прямо стихами шпаришь, Андрей Павлович… что это за апофеоз! Закуси получше, что-то ты у нас совсем подбился. Вера, положи-ка ему заливного… Елена Захаровна, возьмите шефство над нашим Андреем Павловичем.
Шилов выпил и только тут обнаружил, что зарос до бровей колючей щетиной, слегка замешкался, но махнул рукой и принялся за еду. Он съел заливное из рыбы, студень, еще что-то, все подряд, не ощущая вкуса, и тогда только, скосив глаза, заметил, что его тарелку кто-то усердно наполняет до краев; он поднял голову и увидел прямо обращенные к нему странно-прозрачные глаза Аленки.
– Спасибо…
– Елена Захаровна, – с готовностью подсказала Аленка. – На здоровье, Андрей Павлович, так, кажется? – переспросила Аленка, с профессиональной цепкостью присматриваясь к его лицу. – Что же вы запаздываете, здесь о вас говорили, ждали вас… Ешьте, пожалуйста, вы же в командировке…
– Встал на крыло и перенесся… Что ж, пожалуй, обычная моя работа, – сказал он бесцветным, тусклым тоном, и Аленка сразу почувствовала, что это был всего лишь верхний, самый незначительный слой, под ним же таилось, жило, горячо пульсировало свое, надежно укрытое от всего остального мира, и от того, что она все очень верно угадала и он это почувствовал, Шилов, усиленно помаргивая, поблагодарил еще раз; Аленка отпила глоток вина и отставила рюмку. Говорил заменивший Брюханова в Холмске Лутаков Степан Антонович; вспомнив, что Брюханов вынужден был оставить область этому жесткому и несимпатичному человеку, увозя в сердце горечь и опустошение (его слова о кандидатуре Лутакова не были приняты во внимание), Аленка, слушая, слегка откинулась на спинку стула, сделала бесстрастное лицо.
Между тем Лутаков говорил свободно и размашисто, хотя Аленке и казалось, что в его выступлении не было ни одной смелой мысли и что то, о чем он говорит, давно всем известно и его слушают лишь из уважения к его новому месту и положению. Она знала, что думает нехорошо и поступает нехорошо, разрешая себе так думать, но ничего не могла с собой поделать; и говорит он так много зря, решила она, в атмосфере этого домашнего свободного вечера требуется совсем другое.
Чтобы не слишком расстраиваться, Аленка стала думать о доме, о том, что там сейчас делает Тимофеевна, наверное, как раз купает Ксению; с новым, иным, чем до сих пор, чувством Аленка оглядела присутствующих; она бы сейчас не смогла объяснить, почему возникло это чувство отъединенности от всех остальных, даже от мужа, но она ни за что не согласилась бы разрушить эту преграду между собой и всеми другими. Эта пока еще слабая и в то же время непреодолимая черта была ей необходима, чтобы без помех и спокойно быть наедине только с собой, с тем, что в ней происходило не только физически, но и духовно, и оттого что менялись все ее прежние отношения с окружающими людьми, Аленка начинала видеть их совершенно иначе, и это ее и пугало, и радовало.
Она слушала Лутакова, но слова его не находили в ней ни сочувствия, ни понимания; то, что произошло и происходило в ней, было ей важнее и дороже всего на свете, и она воспринимала теперь мир только через это неосознанное, тревожное предчувствие какого-то неведомого ранее счастья, и она твердо знала, что ничего подобного в жизни она еще не испытывала и что все остальное по сравнению с этим не имеет никакого значения; слова Лутакова едва-едва пробивались в сознание Аленки и тут же словно бесследно стирались.
