метнулось у него перед глазами, что-то из прошлого, какая-то смятая, полузабытая тень, искаженное в крике лицо матери, и чувство собственного одиночества в этом мире охватило его; никто здесь не понимает друг друга, с отчаянием подумал он, никто никого не слышит, кричи не кричи. Я не понимаю, что она говорит, и никогда не пойму, и, однако, мы почему-то нужны друг другу, ей зачем-то нужно, чтобы я понял. А зачем? Что она говорит, подумал он, видя ее шевелящиеся губы, огромные темные зрачки и пугаясь. Он не слышал, ничего не слышал, теперь он ясно вспомнил голодную весну, когда они с Егоркой отправились в лес, на озеро, и настреляли уток, а потом умерла бабушка Авдотья, и мать послала их с Егоркой наготовить дров, а он вдруг ослеп; он ничего совершенно не видел, и тогда впервые ужас перед смертью охватил его. Он и сейчас мучительно весь передернулся, это было невыносимо… Он беспомощно глядел на Аленку, шевелившую губами, и ничего не слышал…
– Коля, что с тобой? Коля, Коля! – закричала Аленка, бросаясь к нему и обхватывая его за плечи; она что-то лихорадочно говорила, трясла его, дала ему выпить воды.
Увидев, что она бросилась к телефону, он отрицательно замотал головой, и весь мир звуков, огромный и такой необходимый, прорвав какой-то заслон, обрушился на него, и он замер от счастья, от боязни его вновь потерять. Первым делом он услышал шум листвы под ветром и покосился на полуоткрытую форточку, затем до него дошло слабое потрескивание лампочки под потолком, очевидно, она вот-вот должна была перегореть.
– Ну что, Коля? Да скажи хоть что-нибудь, – решилась наконец нарушить испуганное молчание Аленка.
– Я ничего не слышал… все как под ватным колпаком…
– Как ты меня напугал, ну, слава богу, это бывает, тебе надо лечь, Коля…
– Ладно, Аленка, все прошло, будет об этом, – попросил он. – Со мной мы все решили. Я давно хотел, мне там будет удобнее, ближе к ребятам, к лаборатории.
– Ну хорошо, Коля, как хочешь делай, как тебе лучше, – ее голос звучал удручающе ровно, и это говорило о том, что для нее уже тоже все решено. – Пойми, это не каприз… и не распутство, как ты думаешь. Так распорядилась жизнь… Брюханов прекрасный человек, чистый, честный, я знаю, что я его не стою… я готова стать перед ним на колени… Но понимаешь, Коля, он слишком сильный… Я ничего не могу прибавить к его силе, ничего не могу ему дать, я бесполезна для него…
– Какая чушь… Он же тебя любит… Он тебя человеком сделал! – опять не удержался Николай. – Образование дал, ты хотя бы об этом подумала!
– Да, сделал, сделал, разве я не знаю! – Аленка еще больше выпрямилась, вся она сейчас была как натянутая струна. – Любит… знаю, любит… Но мне-то этого мало, мне-то нужно близкому человеку полезной быть, до его высоты тянуться… А он не пускает туда никого. Он гордый, он со всем справляется один. И получается: он отдельно, и я отдельно, и только по вечерам, по ночам вместе, а мне этого мало…
– Ну, и почему ты не можешь сказать Брюханову, как мне сейчас? Он же умный, все поймет, он все для тебя сделает.
– Поздно, Коля, сейчас это уже ничего не изменит…
– А почему ты думаешь, что здесь будет иначе? Ты ведь так мало его знаешь.
– Ты его видел? – осторожно спросила Аленка.
– Ну, допустим, не видел. Разве это что-то меняет? Совершенно чужой, незнакомый тебе человек…
– Какой ты смешной, Коля… Он врач, мы работали вместе. Он, он хороший… он тебе понравится.
– Никогда! И не вздумай меня с ним знакомить. Подожди, он тебя обдерет как липку и бросит. Ты еще не знаешь, какие по этой части артисты бывают…
– Он меня любит, в этом женщина никогда не ошибется…
– Ладно, в конце концов это не мое дело. А о Ксене ты подумала?
– А что Ксеня?
– Дочь Тихон Иванович никогда тебе не отдаст. – Николай опустил глаза. – И правильно поступит, и я бы на его месте не отдал.
– Но это невозможно! – Побледнев, Аленка затравленно глядела на брата. – Я же без нее умру… что ты говоришь…
– Не только возможно, но просто необходимо, – жестко сказал Николай. – Ты и не затевай возни, сама сделала выбор…
Неожиданно дверь приоткрылась, и в комнату просунулась до бровей обвязанная платком голова Тимофеевны.
– Господи, – ахнула она, – что ж такое? Иду, а они жужжат, жужжат… Седьмой сон досматривала… Вы что?
– Иди, Тимофеевна, – глухо сказала Аленка, – сейчас ложимся. Спокойной ночи…
– Вона! Уже утро на дворе! – фыркнула Тимофеевна, подозрительно перебегая глазами с одного на другую и с видимой неохотой исчезая.
– Или ты завтра напишешь Тихону Ивановичу, – сказал Николай, направляясь к двери, – или это сделаю я… Это я тебе обещаю твердо.
6
С некоторых пор у Тимофеевны появилось чудачество всю приходящую почту во что бы то ни стало просмотреть раньше всех, а газеты хоть бегло прочитать до Брюханова. Для этого она пораньше спускалась к почтовому ящику, затем, вооружившись очками, внимательно изучала обратные адреса на письмах, а в газетах специально купленным синим карандашом отчеркивала интересные, на ее взгляд, новости, и уже только после этого давала газеты Брюханову. Тому это не совсем нравилось, но, попробовав изменить положение и встретив несгибаемый отпор Тимофеевны, он смирился и махнул рукой. Тимофеевна была довольна завоеванной победой и за завтраком первая всем рассказывала новости. С тех пор как Брюханов был переведен на работу в Москву, Тимофеевна стала безраздельной хозяйкой почты, но после ночного
