всегда был сильным и защищал ее всегда, и сейчас, стоит только пожаловаться ему, и все устроится, все будет хорошо, он все поймет и защитит ее. Раньше она боялась встречи с ним, а теперь… а теперь…
– Я тебе не судья, дочка, – повторил Захар, он никак не предполагал, что вот так сразу возьмет ее сторону и даже не станет ни о чем допытываться. Она выросла, и выросла без пего, она взрослый человек и вправе распорядиться своей жизнью так, как считает нужным, он ей не судья, какой он судья, жизнь по плану не распишешь, на то она и жизнь, а вот постараться додуматься до корня, до самого зернышка, это мало кто любит.
– Ты как думаешь, отец, – внезапно спросила Аленка, и на ее лице отразилась трудная борьба, непрерывно идущая в ней, – как думаешь, отдаст мне Брюханов Ксеню или нет? Ты с ним об этом не разговаривал?
– Не отдаст, ты это и в голову себе не бери, – сказал Захар, отводя глаза; он не смог выдержать ее вспыхнувший, ненавидяще-искательный взгляд. – Нет, не отдаст, – повторил он, – и я бы не отдал, будь я на его месте…
– Это почему же? По какому праву, отец, почему?
– А по такому, у него больше ничего не останется, видишь, как получается, – сказал Захар. – Обеднеет он до последней кости, а кому хочется, чтобы жизнь бесследно утекла? Сама размысли…
– Значит, по-твоему, отец, я богачка? – с горечью сказала Аленка. – Значит, у меня можно самое дорогое отнять, так по-твоему?
– Я вам не судья, ни тебе, ни Тихону, – сказал Захар, потихоньку присматриваясь к дочери и отмечая про себя, что она хоть и горячо говорит, но скованно и все словно чего-то ожидает, словно к чему-то прислушивается; он подумал с неожиданной горечью, что она сейчас говорит неправду, что если бы она и в самом деле была настоящей матерью, то не ушла бы к чужому человеку, но сказать ей этого нельзя, – Тихон-то прав, и я тебе тоже посоветую. Не настаивай, ни к чему это, себя попусту не береди и его пожалей. Я его знаю, такой один раз любит… Отруби уж до конца, напрочь, раз решила.
– Он тебя просил об этом? – Аленка не удержалась, часто и беспомощно заморгала. – Просил, да? Просил?
– Нет, не просил. – Захару стало жалко ее, и он невольно умерил голос: – Я говорю тебе, как будет. Ничего ты с этим, дочка, не сделаешь. У тебя любовь, ты ведь сама ушла… будут и дети…
– Ах, вот, значит, в чем дело! – Аленка сцепила руки и заходила по кабинету; ей было мучительно стыдно перед отцом; но она сейчас ни о чем другом не могла думать, ей была нестерпима мысль, что она бессильна что-либо предпринять. Она знала, что Брюханов с дочерью и Тимофеевной уезжает в Москву, и это обстоятельство вносило в ее душу еще большую растерянность; она то решалась еще раз добиваться встречи с Брюхановым (дважды он уже твердо отказал ей в этом), то сама мысль о разговоре с ним, о том, что они окажутся наедине, с глазу на глаз, пугала ее, и она уже почти свыклась с необходимостью устраниться и пустить все на самотек; и вот теперь разговор с отцом опять все смешал и спутал. Она не то чтобы боялась встречи с Брюхановым, она просто ловила себя на том, что ей будет с ним страшно неловко, стыдно. Значит, я не права, я поступила неверно, думала она в смятении и тут же оправдывала себя. Я же не могла иначе, так уж случилось, что я полюбила другого и не могу без него, я нужна ему, а он мне, и он любит меня, и он талантлив, и я должна, должна помочь ему сделать все то, к чему он призван и к чему стремится, и самое главное, что только я могу и должна ему помочь… И этих «что» было много, она запуталась в них окончательно; она жила только остротой данного момента и тревожно, с просящей беззащитностью, посмотрела на отца. У Захара лицо было резким и уставшим, глаза по-вечернему потемнели, и Аленка не могла разобрать их выражения.
– Конечно, я понимаю, он никогда не отдаст Ксеню, – снова, в который раз, заговорила она все о том же. – Я его знаю, жестокий, железный характер. Он всегда прав, но разве в жизни легче от его правоты? – Аленка внезапно остановилась перед Захаром. – Я знаю, он твой друг… попроси его, пусть он отдаст Ксеню… Зачем она ему нужна? Ну отец, ну, пожалуйста… Я тебя прошу…
– Не буду я этого делать, дочка, – сказал Захар с грубоватой простотой, и это сразу же отрезвило и остановило Аленку. – Не лежит у меня к этому сердце…
Аленка задохнулась, обожгла его взглядом и, удержав несправедливые, злые слова, готовые сорваться с языка, отошла, встала спиной к нему.
– Зачем ты пришел? – после недолгого молчания спросила она глухо в стену перед собой, покрытую зеленовато-грязной масляной краской.
Захар не понял вопроса и не нашелся, что ей ответить; в лучах заходящего солнца словно дымился тяжелый узел золотисто-русых волос над высокой, по-детски оголенной шеей.
– Ухожу, дочка, – сказал он. – Ты уж, коли что не так, прости, мы люди простые, можем и не так сказать… Приезжай домой, дочка, как все оботрется, – сказал Захар. – Мать скучает. Приезжай хоть одна, хоть еще с кем… Будь здорова…
Аленка стремительно повернулась, глаза ее ищуще скользнули по лицу отца; он понимал все, что происходило в ней, и понимал больше и вернее, чем сама она. Она хотела что-то сказать, но в дверь негромко постучали, и точно откуда-то изнутри наружу пробился слабый луч света, и лицо Аленки неуловимо и прекрасно переменилось. Захар оглянулся и увидел перед собою молодого высокого мужчину в ослепительно белом, хрустящей белизны и свежести халате, который был ему короток; этот высокий человек с пышной копной каштановых волос над чистым, гладким лбом постарался тотчас спрятать досаду, мелькнувшую у него на лице, но Захар все же успел заметить эту досаду. Он сразу понял, что за человек перед ним, узнал его, и сладковато-неприятный ток слегка кольнул в сердце; вошедший с первого взгляда не понравился ему, и Захар слегка посторонился, словно приглашая его пройти.
– Ты еще долго будешь занята? – спросил вошедший, с привычной светской легкостью обегая Захара взглядом, и Захару почему-то пришел на память взгляд слепого, когда смотрят тебе прямо в глаза и ничего не видят. Захару был знаком этот отстраненный, слепой взгляд, и он, сдерживая себя, слегка нахмурился; на него много раз так смотрели за долгие годы жизни, он этот взгляд узнает из тысячи.
– Мой отец, Игорь, – заторопилась Аленка. – Познакомься, отец, это Игорь, Игорь Степанович Хатунцев.
Как нередко бывает, и сам Захар, и Хатунцев, неуловимо распространяющий вокруг себя крепкий запах дорогого одеколона, сразу почувствовали между собой что-то вроде непреодолимой стены; и хотя они улыбнулись друг другу и пожали руки, стена между ними укрепилась и стала ощутимее. Хатунцев все с той же улыбкой, как бы выражающей радость от неожиданной встречи с отцом Аленки (но выражала она лишь покорность случаю), поспешил сослаться на занятость и ушел, успев, однако, все с той же неменяющейся улыбкой покорности случаю пригласить Захара к ним домой, и Захар слегка кивнул, что могло означать и
