— Господа кавалеры, братья рыцари! — обратился сын Кетлера к крестоносцам. — Сегодня нам следует вспомнить пример французских рыцарей, почти сотню лет сражавшихся с англичанами в пешем строю. Каждый из вас стоит сотни язычников, и все, что от вас требуется, это войти в крепость первыми и истребить всех, кто посмеет поднять на нас оружие! Остальное доделают кнехты, которые станут прятаться за нашими спинами.
Он намеренно назвал русскую деревушку крепостью — дабы никто не мог потом сказать, что крестоносцы пешим строем, сомкнувшись плечом к плечу и укрывая за своими спинами легкую пехоту от вражеских стрел штурмовали несколько деревенских изб. Если господин епископ не пытается ввести его в заблуждение, то за земляными валами укрываются не больше двух десятков воинов. Против закованных в латы рыцарей им, естественно, не устоять, а всякого рода бабы и подростки, способные плескать водой из-за частокола или тыкать через него копьями и топорами, для открытого боя совершенно непригодны. Нужно всего лишь добиться возможности встретиться с язычниками лицом к лицу, клинок к клинку — и втоптать их в снег, а всех остальных жителей деревни выгнать на улицу, раздеть и поливать водой до тех пор, пока они сами не превратятся в ледяные статуи!
— Мы выстроимся в три шеренги, не давая лучникам возможности стрелять в прячущихся за нами кнехтов. Они засели в центре крепости, и на таком расстоянии из лука нашего доспеха не пробить. Когда мы окажемся внутри, русским останется только сдаться или умереть.
На этот раз командующий желал принять участие в сече сам. В нем накопилось слишком много ярости, слишком много ненависти против дикарей, не желающих признавать общепринятые законы и несколько раз подряд заставлявших оправдываться за их тупость и упрямство. Какое должно быть наслаждение опустить свой длинный меч на их безмозглые головы!
За деревней громыхнули пушки — ратный день начался.
— Барон де Толли! Простите, но вам придется остаться здесь. Кто- то должен командовать кнехтами и начать атаку одновременно с нами, чтобы не дать лучникам уйти из центра деревни к воротам. В вашем распоряжении пять сотен епископских пехотинцев. Сигнал к общей атаке будет дан с помощью трубы.
Рыцари обошли селение прямо по открытому пространству, вырубленному язычниками. В своих сверкающих латах они чувствовали себя в полной безопасности от возможных стрел и камней. Впрочем, стрелять по ним никто и не стал. За полчаса чуть больше сотни закованных в броню опытных воинов выстроились в прямой видимости ворот, символизируя собой несокрушимую мощь Ордена. Из зарослей напротив запертых створок грохнули пушки. Ядра врезались точно в цель, разбрасывая щепы и оставляя ровные круглые пробоины.
— Проще было подойти под прикрытием лучников и разрубить их секирами, — отметил кто-то из пожилых дворян. — От этих пушек больше грохота, чем пользы.
Пришлось ждать, пока бомбардиры прочистят крупнокалиберные стволы, вновь забьют в них порох, закатят новые ядра. А тянущий по ногам ветерок отнюдь не благоприятствовал долгому стоянию на одном месте.
Грохнул залп — на этот раз два из трех ядер вошли в стык между створками и стеной. Ворота словно подпрыгнули, раскалываясь вдоль, перекосились, и изрядный кусок упал вперед. За ними, поперек проезда, лежали на высоту вала ровно уложенные один на другой крупные ледяные кубики. Сквозь прозрачный лед просвечивали какие-то бревна, разлапистые сучья; тележные колеса и даже рыбацкие сети. Похоже, русские не просто поставили ледяную стену, но еще и вморозили в нее для прочности все, что только было под руками.
Закованный в полный доспех рыцарь может идти в таранную атаку на любого врага, может рубиться на мечах пешим и конным, может часами стоять под плотным огнем из мушкетонов, арбалетов и луков. Но чего он не сможет никогда — так это лазить по стенам, наподобие белки или куницы. Тщательно продуманная атака сорвалась.
Сын Готарда Кетлера тихо зарычал, не в силах сдержать ярости, и вогнал меч в ножны.
Самым обидным было то, что он знал, как взять эту поганую крепостицу, взять быстро и без потерь! Он мог продолжить стрельбу по воротам. Лед — слабая преграда против чугунных ядер, и за несколько дней бомбарды и пищали пробили бы здесь ровный и широкий проход, даже если русские станут восстанавливать свое ледяное сооружение каждую ночь. Он мог сделать несколько навесов, защищающих кнехтов от падающих сверху камней и льющейся воды, подвести их к стенам, и за несколько дней разрыть в них достаточно широкие проходы для солдат. Он мог сделать несколько десятков самбуков, и, наконец, реализовать численное преимущество, захлестнув стены атакующей волной… Но на все это требовалось хотя бы неделю! А за неделю он обещал дерптскому епископу добраться до Новгорода — иначе священник запросто уведет туда половину войск вовсе без него.
— Теперь они еще пятьсот лет станут рассказывать, как вдесятером смогли отбиться от всей армии Ордена! — прорычал он, не в силах ничего сделать. — Проклятые русские!
Гонец в усадьбе только отобедал, от бани и отдыха отказался. Поблагодарил за хлеб, за соль, взметнулся в седло — и умчался прочь. А Зализа остался маяться с неожиданной бедой, свалившейся на его голову. Государь болен, бояре смуту затеяли, князь Шуйский на трон метит. А вдоль дороги от Орехового острова к Копорью целых два поместья волостников княжеских лежат. Они за вотчину службу нести всяко обязаны. Позовет — не захотят, а все равно ехать придется.
У самого опричника в только что пожалованных землях многие боярские дети, как он Волошина в допросную избу забрал, с полной откровенностью недовольство проявляли. Как узнают, что царь руку свою сильную по немочи разжал — что сделают? Не поднимут ли головы, не затеют ли крамолы какой? Делать что-то надобно. И немедля.
Зализа выглянул во все еще незакрытое окно и опять увидел все того же подворника:
— Захар! Гони в поместье Феофана Старостина, передай Василию, чтобы приезжал немедля. Или пошли кого, коли сам занят.
Смерд поклонился и побежал к конюшне. Опричник спохватился, что друга детства потребно теперь называть не просто Феофаном, а боярином — но махнул рукой и запер ставни. Заметался по горнице, уткнувшись взглядом в пол.
Кто в Северной Пустоши противу государя подумать способен? Перво-наперво, боярские дети Иванов и Мурат. Они замышлять ничего не станут — их князь Шуйский исполчить может. Значит, потребно их обоих из поместий убрать, дабы вестники княжеские не нашли. Кто еще? Боярский сын Николаев, когда опричник смотр ополчению проводил, с мечом на него кинулся, слова дурные говорил. Тоже не очень надежный помещик. Боярский сын Ероша тогда же тоже спор затеял, в праве государева человека приказы отдавать сомневался. И его хорошо бы из усадьбы убрать, пока вести дурные сюда не дошли. Да разве каждому в душу заглянешь? Кто знает, у кого и где какие родичи по Руси живут, кто с кем дружбу свести успел. Если так мыслить — всех нужно из домов выгонять и куда-нибудь в лес прятать. Всех…
Семен быстрым шагом ушел в бывшие покои боярина Волошина, встал к его французскому бюро, достал лист бумаги и начал писать.
Василий примчался незадолго до сумерек — как и положено, на двух конях, с чересседельными сумками с припасом, в алом куяке поверх кольчуги. Правда, без копья — в порубежных делах, когда все больше лесными тропами приходится пробираться, от рогатины больше мороки, нежели пользы. Легко взбежал по крыльцу, позвякивая кольцами кольчуги:
— Здравствуй, Семен. И тебе здоровья, хозяюшка. Никак случилось что? Захар твой сболтнул, гонец с Москвы к тебе прилетал.
— Привезли мне из Москвы весточку, — кивнул Зализа. — Ты на пороге не стой, в дом проходи, сейчас снедать будем.
— И что пишут о делах московских? — не терпелось узнать главное
