Почитай, уже больше двух месяцев назад. А то и трех… Сбился я со счета.
— Оставь сарафан мне, — мягко, с придыхом, попросила девушка. — Коли почую что, весть тебе пришлю сразу, таить не стану.
— А что вы можете почувствовать? — не очень уверено поинтересовался Картышев.
— Коли проснется душа-то, трудно не заметить. Это как ребенок родился — с крика все начинается.
— Ладно, — махнул рукой Игорь, — пусть остается. Ну, мы пошли.
— Может, хоть поедите? — удивился Хомяк.
— Нет, не хочется…
Возможно, Росин от горячего обеда и не оказался бы, но Картышев пребывал в том состоянии, когда о ближних не думают.
— Ладно, мы на лыжах, — словно извиняясь, сообщил Костя. — Часа за четыре до дома добежим.
Он вышел следом за товарищем, оставив супругов наедине.
— Если ты не отвернешься, я не смогу исчезнуть, — тихо сообщила Настя.
— Вот видишь, — задумчиво напомнил Хомяк, присаживаясь на скамью. — Три месяца прошло, но ничего с тобой не случилось.
— Если я прожила три месяца, — покачала головой Настя, — это не значит, что уцелею еще четыре века. Это большой срок даже для меня. Я не смогу вернуть тебя назад, Никитушка. Смогла бы — уже бы вернула.
— А отчего ты можешь умереть?
— Не могу я умереть, Никита, — смущенно покачала она головой, — потому как и не живая я совсем. Уснуть могу, от бескормицы. Совсем уснуть, и не просыпаться более, как отец варягов. Совсем.
— Так, наверное, это и называется смертью?
— Нет, Никитушка. Не смерть это. Потому как меня всегда поднять можно. Теплой кровью человеческой оживить, коли на могилу мою ее пролить, али на алтарь Перуновский.
— И где могила твоя?
— Не знаю, Никитушка. Право, не знаю. При отце варягов живу, а откуда пришла — неведомо. Знаю, здесь уродилась, здесь смертушку приняла. Может, мертвую меня с любовью в могилку опустили. Может, косточки мои здесь вокруг разбросаны. Давно случилось…
— А алтарь где?
— Зачем тебе это, Никита?
Хомяк хмуро промолчал.
— Знаю я, — кивнула девушка. — Надеешься ты назад, в мир свой вернуться и там меня оживить. Кровью своей алтарь окропить. Да только мало крови той, Никитушка. Жизнь чью-то на камни пролить надо, без жизни кровь — прах земной.
— Не вернусь я, похоже, назад уже никогда, — покачал головой Хомяк. — Никогда…
— Да как же так, Никитушка, — скользнула к нему нежить и опустилась на колени. — Там тебе для меня крови не жалко, а здесь — видеть не желаешь?
— Я как вспомню обличие твое… Что после молитвы опричнинской случилось…
— Каждая женщина, коли юной не умрет, таковой облик примет. Неужто ни на кого теперь не глянешь? — голос Насти заметно отвердел.
— Посмотрю! — жестко ответил Никита. — Дед мой здесь жил, прадед и прапрадед. И фамилия у всех Хомяки. Скажи-ка мне, Настенька, кто род этот здесь основать смог? Так, получается, я один в этом поселке живым остался. А раз так — дети у меня должны остаться. И внуки. Ты можешь родить ребенка, навь?
— А-а! — перед молодым человеком словно что-то разорвалось, и он невольно зажмурился, а когда открыл глаза, Настя уже исчезла.
— Настя! — вскочил он. — Настя, ты где?
Однако нежить исчезла бесследно. Хомяк выбежал на улицу, посмотрел в сторону острова — но ожидаемого дымка над ним не увидел.
— Куда же ты пропала-то? — Он вернулся в дом увидел лежащее на столе платье исчезнувшей девушки: — Интересно, ты про нее правду сказала, или так наболтала?
— Правду, — отозвалась из-за спины навь. — Коли жив человек, то и скарб его весь жизнью сочится. Коли умер — тускнеет все сразу. Горьким становится, сухим.
— Горьким? — повернулся к ней Никита. — Может, ты просто голодная? Сколько ты можешь обходиться… Ну, без этого?
— Долго… Но слабею… Ведерко пустое поднять и то сила нужна.
Никиту кольнуло совестью за все те долгие дни, когда он принимал само собой разумеющимися все чудеса с появляющимися на столе обедами, плещущейся в бадье рядом с печью водой, самозапаривающейся баландой для свиней, постоянно чистым полом.
— Может, тогда, ты возьмешь?
— Ты ведь знаешь, Никитушка, как можешь влить в меня жизнь. И другого способа нет.
— Поклянись, что и правда нет другого способа влить в тебя жизнь! — потребовал Хомяк.
— Другого не хочу, — просто и ясно ответила нежить.
Никита кивнул и пошел к дверям.
— Ты куда? — испугалась Настя.
— Сена надо привезти, — пожал плечами Хомяк. — У свиней старое вычистить, свежее настелить, у дома перед дверьми кинуть. До темноты еще почти час, успею.
Он остановился, потом подошел к девушке и впервые за три месяца ее поцеловал.
Дерптский епископ, не веря своим глазам, несколько минут созерцал покорно склонившуюся перед ним девушку, потом крепко вцепился ей к волосы и поволок за собой. Низко согнувшись и иногда опираясь руками в пол, Инга пробежала следом за священником через двор, затем по темным коридорам в освещенный камином зал, повернула в дверь за очагом, спустилась по винтовой лестнице. Толкнув ее вперед, в отделанную черепами комнату, епископ запалил от жаровни один за другим два факела, поставил их в держатели. Разгоревшееся пламя осветило подземелье почти целиком.
По ступенькам загрохотали шаги, в пыточную камеру влетел обнаженный по пояс парень.
— Где ты шляешься?! — зарычал на него священник, опять с наслаждением запустил пятерню в волосы девушки и подволок ее к андреевскому кресту. — Распять ее!
Певица встала спиной к кресту, подняв руки и раздвинув ноги — помощник палача быстро притянул их к жердям сыромятными ремешками. Только после этого демон Тьмы наконец-то покинул ее сознание — и только теперь Инга стала понимать, что с ней происходит. Она резко напряглась, выгнулась на кресте всем телом и в ужасе заорала. Епископ отреагировал мгновенно, сильным ударом в живот оборвав крик, и резко наддал пинка помощнику:
