Обратно в квартиру он вошел уже через десять минут.
Поставил графин в ванную, пустил тонкую струйку — шар должен быть обязательно очищен проточной водой, — сам принялся шарить по ящикам письменного стола и вскоре наткнулся на пачку фломастеров.
— Отлично… — смахнув со стола салфетки и пластиковую хлебницу, Пустынник красным и зеленым карандашами нарисовал два треугольника, составившие звезду Давида, принес графин, водрузил его в центр каббалистического знака. Затем выложил на ладонь вырванный кусок кошачьей шерсти, подпалил его с помощью обычной газовой зажигалки. — Accepter, le feu, la nourriture, rendre j'itrangle!
Тонкие волоски почти мгновенно скрутились, превратившись в серый пепел — маг прихватил его в щепоть, чуть присыпал сам шар, остальное круговым движением высыпал на звезду. Опустил ладони на шар, закрыл глаза, напитывая его своей энергией:
— J'ouvre les yeux par la fenetre premier humain…
Он замер, ожидая увидеть четкую и ясную картинку, — но вместо этого его окутал еще более глубокий мрак, местами пробиваемый мелкими голубыми и красными искорками.
— Ну же, ответь мне, Око, ответь…
Иногда, натолкнувшись на слишком сильную защиту, Око не могло заглянуть куда-то в потаенное место — но уж ответить, показать то, что происходит перед его глазами… Отвечало оно всегда, сразу и безупречно.
— J'ouvre les yeux par la fenetre premier humain! Око, где ты? Отвечай!
Искры усилились, замелькали чаще, плотнее. Пустынник внезапно понял, что они пытаются составить какую-то картинку, меняются в цвете, собираются в определенных местах — но что все это означает, он понять не мог. Впрочем, означать это могло только одно: с Оком что-то случилось!
— Тысяча ифритов! — пробормотал он, подозревая, что лишился самой главной своей ценности. — Тысяча дохлых крыс!
Пустынник рванул ящик стола, выхватил первый попавшийся нож, полоснул себя по ладони, накрыл рукой хрустальный шар:
— Славутич! Славутич, я хочу услышать твой голос, я хочу взглянуть в твои глаза! Ну же, Славутич, не прячься. Я все равно дотянусь до твоей норы.
Драгоценная кровь пятисотлетнего мага, вытекая из пореза, смочила холодную поверхность шара, медленно впитываясь в поверхность заговоренного камня, и в шестнадцати километрах от Академической улицы начальник отдела планирования при аппарате президента тревожно поднял голову, кашлянул:
— Простите, коллеги, мне нужно на секунду отвлечься. Я обещал в это время сделать один очень важный звонок.
Над вытянутым столом послышался расслабленный вздох. Трое министров, двое начальников комитетов и генерал зашевелились, откинулись па спинки стульев, положили на полировку ручки и карандаши, потянулись к бутылкам с минеральной водой.
— Это ненадолго, — поднимаясь, кивнул Скрябин. — А вас, Павел Сергеевич, пока попрошу подумать, чем вы намерены кормить калужские дивизии все время, пока на хлебном комбинате не восстановят котельную. И запомните, что никаких запасов в мирное время вскрывать я вам не позволю, равно как и посадить тысячи человек на два месяца на одни сухари.
Последние слова Вячеслав Михайлович произнес, уже входя в комнату отдыха. Он торопливо сдернул с вешалки пуховик с глубоким капюшоном, накинул на плечи, поднял капюшон, открыл створку шкафа, шагнул в него и уже оттуда, из сумрака, поинтересовался, глядя прямо перед собой:
— Ты уже отдохнул, Пустынник? Ищешь новой работы?
— Где моя кошка, Славутич? — наклонился к шару заокеанский маг, ловя в хрустальных гранях черты Великого. — Куда вы спрятали Око?
— Неужели ты думаешь, Пустынник, что оно у нас?
— Я знал, я чувствовал! — зашипел Пустынник. — Вы заманили меня сюда, чтобы украсть мой амулет!
— Ты забыл, на какой земле находишься, Пустынник, — усмехнулся Славутич, прикрывая дверцу шкафа, и лицо его стало еще темнее. — Здесь не принято красть и обманывать. Если мы захотим отнять, то сделаем это в честной, схватке. Захотим купить — так и скажем. Мы были честны с тобой, Пустынник. Ты должен был провести разведку в северной столице и получить оплату тремя черепами. Ты не принес ничего и ничего не получил. Тебе было сказано, что оставлять Око в Петербурге опасно. И Великий Изекиль принял меры к тому, чтобы оно не могло достаться Северному Кругу.
— Какие меры?!
— Я не знаю, Пустынник, — покачал головой Великий, — не интересовался. Но уверен, северяне до Ока не доберутся. Это точно.
— Что вы с ним сделали?!
— То, что необходимо.
— Вы убили его, твари!!! — Пустынник, не в силах сдержать ярости, хлопнул ладонями по шару и сорвавшийся с пальцев импульс энергии заставил хрусталь вскипеть и взорваться мельчайшим стеклянным порошком. — Вы убили амулет, который берегли десятки магов почти шесть тысяч лет! Проклятые гиперборейцы! Ради минутной выгоды вы готовы истреблять редчайшие артефакты, за которые настоящие колдуны платят веками рабства, которые передают только излюбленнейшим и доверенным из учеников! Кем ВЫ себя воображаете? Нефелимами? Хранителями истины? Будьте вы прокляты! Ничего, настанет час, когда вострубят ангелы, раскрывая врата страданий. Мы сотрем вас в порошок вместе со всей вашей историей, истиной и верой! Русские будут пылать сальными свечками наравне со смертными ближних и дальних миров, моля о смерти, как о милости, а православный крест станет пропуском к мукам Десятикратным, по сравнению с прочими…
Пустынник заметался по комнате, круша все, что попадалось на его пути.
Великая Амамат, как он ненавидел всю эту Гиперборею и ее Великих! Он ненавидел ее темной наследной ненавистью колдунов, тысячи лет назад изгнанных из здешних пределов за поклонение силам смерти и стремление к власти, ненавидел ненавистью слабого, которого беспричинно ткнул мимоходом в грязь лицом сильный бугай и, смеясь, пошел дальше, ненавидел ненавистью ограбленного к обидчикам, скрывшимся за высокими стенами, за крепкой стражей. Он ненавидел, ненавидел, ненавидел…
Славутич его ярости, разумеется, не видел: едва хрустальная сфера рассыпалась в прах, как контакт немедленно разорвался. Однако особой проницательности в данном случае и не требовалось. Вячеслав Михайлович Скрябин вышел из шкафа, небрежным жестом стряхнул несуществующую пыль, снял пуховик, остановился перед зеркалом: одернул пиджак, пригладил волосы. Слабо улыбнулся кончиками губ:
— Однако, кажется, наш гость немного огорчился…
Пустынник к этому времени уже успокоился, замерев над графином с оплавленным горлышком.
Да, с волевым ударом по шару он поторопился. Глупо. Теперь местные Великие будут знать, что он затаил обиду. И ударил энергией тоже зря. Все равно подобное нападение бесполезно против мало-мальски приличного мага. Волевой импульс хорош против обычных смертных — когда какой-нибудь невежа толкнет в лифте или подрежет на дороге. Вот тогда это срабатывает отлично: просто указываешь на него пальцем, и смертный тут же испытывает острую боль в боку или животе, а то и валится от внезапного сердечного приступа. Это уже как его здоровье позволяет. Кое-кто и помирает. Либо сразу, либо через пару дней, во сне — из-за нарушения энергетических потоков в организме и общей слабости.
Что же касается Великих — то их ни одно проклятие не проймет, и никакая порча не пробьется через защиту. Слишком сильны потоки, что находятся в их распоряжении, слишком опытны сами колдуны… Но и оставлять без ответа столь наглое уничтожение древнего амулета Пустынник тоже не собирался.
Он открыл форточку, выкинул в нее бесполезный теперь графин, наскоро прибрал в комнате, потом нашел на полке телефонный справочник:
— А, б… е, ж… и, к… Ага, вот. Кафе, квартиры, кинотеатры, кислород… Кладбище. Улица Головинское. Бред какой-то. Хотя ладно, поехали.
Он вернул справочник на полку, сунул в карман ключи от машины и побежал вниз.
Головинское кладбище не представляло собой ничего особенного: густая зеленая шапка леса, возросшего среди могил, железная решетка, часовня возле входа. Первым делом Пустынник завернул в
