чушка днище ладьи мечом пропорола. Стояла она на дне — стало быть, больше трех саженей глубина никак не будет. Достанем.
— Как? — Любовод, в свою очередь, оглянулся на кормчего, который продолжал колдовать с веслом, и понизил голос: — Здешние реки от наших далеко больно. Маму тут могут и не знать вовсе. Мыслю так, помощи у водяных, навок и русалок здешних мне не выпросить. Да и защиты тоже.
— А просто нырять ты никогда не пробовал? — укоризненно хмыкнул Середин.
— Зачем? — не понял купец. — Там же нежить по дну таится. А ну, попадешься? У нас многие из Волхова не выплывают…
— Ладно, — прекращая пустой спор, махнул рукой Олег. — Я нырну. Если не больше трех саженей, то достану. А коли глубже… Ну, тогда думать станем. Размышлять.
— Ксандр! — окликнул кормчего Любовод. — Место, где Мамка утонула, ты приметил?
— А чего там примечать? — обернулся плечистый молодец. — Река одна, с русла никуда не денется.
— Значится, не запомнил, — понял купец.
Середина забывчивость кормчего ничуть не удивила. Когда тебя преследует по пятам неуязвимое чудовище, выкованное из красной меди, когда судно с пробитым дном уходит из-под ног, а течение захлестывает палубу, снося людей и припасы, — тут морякам, само собой, не до того, чтобы по сторонам приглядываться да приметы запоминать. Живым бы остаться…
— Плот не лодка, супротив течения не подымется, — невозмутимо сообщил кормчий. — Пешими идти придется. Да на себе опосля тащить, что найти сможем.
— Ништо, своя ноша не тянет, — отмахнулся купец. — Хоть чего бы спасти…
— Отстань, охальник! — совсем рядом, чуть не в самое ухо, выкрикнула Урсула.
От неожиданности Олег вздрогнул, а Любовод и вовсе присел, закрутив головой. Затрещали ветки, к берег сквозь лещину продралась невольница, сжимающая перед собой охапку ивовых прутьев, сзади показался тощий, лохматый Будута. Завидев хозяина, девушка притормозила и закричала с новой силой:
— Куда руки тянет, охальник! Пока ты, господин, не видишь, он за задницу меня хватает, недоросль!
— Неправда сие, боярин! — обошел ее беглый холоп и стало видно, что обеими руками он держит за края подол рубахи, полный лисичек, подберезовиков и белых грибов. — Мне и прихватить-то ее нечем. Видать, веткой задело, а она и вопит.
— Не ври, подлая душонка! Нечто я ветки от пятерни не отличу?
— Да видишь же, заняты руки!
— Коли у тебя обе руки заняты, — поинтересовался ведун, — каким местом ты грибы собирал?
— Дык, боярин, пока собирал, одной рукой кое-как удерживал. А как невмоготу стало, обеими ухватил да назад пошел.
— Врет! — Урсула бросила прутья и провела ладонями по краям головы, поправляя выбившиеся золотистые пряди, потом одернула войлочную курточку, подтянула на талии завязки мягких свободных шаровар. — Лапал, охальник! Лапал!
— Нечто мне это надо — о пигалицу колоться? Да я стороной лучше пройду! — Холоп опустился на колени возле кострища, в котором еще теплились несколько угольков, высыпал добычу на траву и начал торопливо подкладывать щепочки. — Да я в Муроме во сто крат ее краше найду!
Рабыня вспыхнула, повернулась к Олегу, возмущенно хлопая ртом, как вытащенная на воздух рыба.
— Ты говори, да не заговаривайся, — заступился за девушку ведун. — Как бы в Муроме заместо красных девок тебя кат с клещами не встретил. Язычок слишком длинный не подкоротил.
— Че язык-то, че язык? — обиделся холоп. — Нешто я языком загулял? Ну, побродил малость без спросу. Может, плетей дадут. Али и простят. В походе-то на торков я как отличился. Рубился знатно, не бегал. Отчего язык резать?
Тут Будута был почти прав. За побег от клятвы князь Муромский вполне мог и запороть его насмерть — себе в утешение, другим для острастки. Мог и спрос на дыбе учинить, дабы возможных сообщников выведать. Мог загнать на какие-нибудь работы гнилые — уголь в лесных ямах пережигать, погреба сырые вычерпывать, ходы тайные копать. Холоп — это ведь не смерд вольный, не ремесленник слободской. Холоп за звонкое серебро добровольно свою душу и тело князю продает, а потому и спроса за него ни по «Правде», ни по совести никакого не будет. Хотя, с другой стороны — мог и помиловать. Вот только язык беглецу вырывать — и впрямь никакого резона. Он ведь речей зловредных не вел, князя не порочил, слов обидных не говорил.
Значит, и страдать должно не то место, которым Будута говорит, а то, которым думает. Седалище, то есть.
— Хватит трепаться, — отмахнулся Олег. — Перекусим давайте, плот припрячем, да вверх по реке пойдем. Если повезет, до ночи к ладье потонувшей выйдем. Ксандр, как мыслишь? Найдем до темноты?
— Нет, не найдем, — мотнул головой кормчий. — Вниз по течению два дня на веслах… Коли по прямой — так верст тридцать, не менее. А вдоль реки и вовсе дня два идти придется. Погорячился ты, ведун, про темноту…
Однако даже Александр Коршунов дал слишком оптимистичный прогноз: до места крушения первой ладьи путники добирались целых пять дней. Правда, и шли они не от рассвета до заката, как обычно в походе, а от силы по полдня. Слишком много времени уходило на поиски пропитания, на приготовление грибов и бесполезные попытки наесться лесными ягодами. К тому же, нехоженый берег — это не ямской тракт. Где кустарник на откосах так нарос, что вдоль него по пояс в воде пробираться надо; где излучина реки так холм подмыла, что омут прямо под многосаженным обрывом начинается, и приходится через верх холма, сквозь смородину и шиповник саблями и мечами путь прорубать. Лишь когда наступил пятый полдень, кормчий, чавкая по воде под низко склонившейся ивой, вдруг остановился и вытянул руку, указывая на противоположный берег:
— Смотрите!
— Что там? — подошел ближе Любовод.
— Вон, меж камней бревно ошкуренное лежит. Не иначе, мачта наша выглядывает, а? И место тут такое… Вроде как на то похожее.
— Если это оно, следы медного стража остаться должны, — напомнил Олег. — Иди, не задерживайся. И так все ноги промокли.
Путники двинулись дальше по направлению к отмели и уже через полсотни шагов наткнулись на просеку в ивовом кустарнике, проломанную от берега до берега. Местами гибкие ветви уже поднялись, закрывая брешь в своих рядах, местами, наоборот, засохли, переломанные и вдавленные во влажный песок огромной тяжестью.
— Ну, что теперь скажешь, ведун? — поинтересовался купец.
— Скажу, что все хорошо, нашли. — Середин прищурился на солнце. — Тогда вам задание: кустики здесь посечь, лагерь разбить да дрова приготовить, и побольше. Лето летом, но чует мое сердце — продрогну я нынче до костей. Урсула, отвернись.
Невольница хмыкнула: можно подумать, она голым хозяина не видела! Но отвечать не стала, послушно отошла в кустарник и начала неторопливо надламывать ветки возле самых
