не нравится тот, кто это говорит. Я правильно вас понимаю?
– Отнюдь! Я говорю так только заведомым лжецам. – Легендарный генерал Франции попытался встать. – И сейчас не вижу причин…
– Не двигаться! – Голос Джоэла прозвучал резко, как приказ. – Иначе в Париж отправят ваш труп, – добавил он уже тише и затем продолжил спокойно, без всякой враждебности, как бы разъясняя нечто само собой разумеющееся: – Я уже сказал: все, чего я хочу, – поговорить с вами. Разговор не займет много времени, а потом вы вольны отправляться куда угодно. Полагаю, это намного великодушнее вашего обращения со мной.
– Ваша жизнь ничего не стоит. Прошу прощения за прямоту, но это правда.
– В таком случае почему вы сразу не убили меня? Зачем вам понадобилось плести столь сложную интригу, превращать меня в убийцу, за которым охотится вся Европа?
– То была идея еврея.
– Еврея? Хаима Абрахамса?
– Впрочем, теперь это не имеет значения, – заметил Бертольдье. – Наш человек в Моссад – между прочим, отличнейший аналитик – посоветовал нам выяснить, кто вас к нам заслал: если же вы и сами этого не знаете, вас следует вывести на «запретную территорию», по-моему, так он выразился. И это не было «наглой ложью». У вас не нашлось сторонников. Вы стали неприкасаемым. И остаетесь им до сих пор.
– А почему больше не имеет значения тот факт, что, как вы сказали, мне теперь все известно?
– Потому что вы проиграли, мсье Конверс.
– Вы так полагаете?
– Я совершенно уверен. И если вы собираетесь нашпиговать меня наркотиками – как это мы сделали с вами, – избавьте себя и меня от этой процедуры. Я не располагаю информацией. Как и все остальные. Я всего лишь машина, которая приводится в движение и отдает команды.
– Другим машинам?
– Конечно, нет – людям, которые будут делать то, чему они обучены, и которые верят в справедливость того, что им предстоит сделать. Но я не имею ни малейшего представления о том, кто эти люди.
– Речь в данном случае идет об убийствах, не так ли? И эти люди – убийцы.
– Все войны в конечном счете сводятся к убийствам, молодой человек. И не заблуждайтесь на этот счет – идет настоящая война. Мир уже сыт всем по горло. Увидите, мы не встретим сопротивления. Мы не только нужны, нас просто не хватает.
– «Аккумуляция», «резкое ускорение»… – так вы говорили, не правда ли?
– Еврей всегда был слишком болтлив.
– Он говорит, что вы самая тщеславная задница на целом свете. Они с ван Хедмером собираются запереть вас в стеклянном аквариуме с мальчиками и девочками и понаблюдать, как скоро вы доведете себя до инфаркта.
– Он никогда не отличался хорошим вкусом… Впрочем, я вам не верю.
– Вот мы и вернулись к началу нашего разговора. – Джоэл отошел от окна и уселся в кресло наискось от Бертольдье. – Значит, вы мне не верите? Интересно, почему?
– Просто потому, что это – немыслимо.
Конверс жестом указал на телефон.
– Вы знаете номера их домашних телефонов, – сказал он. – Позвоните в Бонн Ляйфхельму или Абрахамсу в Тель-Авив. Если угодно, можете позвонить и ван Хедмеру, хотя, насколько мне известно, он сейчас в Штатах, по-видимому в Калифорнии.
– В Калифорнии?
– Спросите любого из них, приходил ли он ко мне в тот каменный домишко в усадьбе Ляйфхельма. Спросите, о чем мы разговаривали. Телефон перед вами, действуйте.
Бертольдье бросил быстрый взгляд на телефон, и Джоэл почувствовал, что у него перехватило дыхание. Но Бертольдье снова повернулся к Конверсу – сомнения взяли вверх над соблазном.
– Чего вы добиваетесь? Что означают все эти фокусы?
– Фокусы? Вот телефонный аппарат. Я ведь не могу перебрать схему аппарата, или изменить механизм набора, или, находясь за тысячи миль, нанять кого-то, чтобы имитировать их голоса.
Француз снова поглядел на телефон.
– А что я могу им сказать? – тихо спросил он, не столько Джоэла, сколько себя самого.
– Попробуйте сказать им правду. Вы ведь большой любитель правды, когда речь идет о глобальных проблемах, и, утверждая ее, не стесняетесь прибегать к мелким натяжкам или опускать кое-что. Вот и ваши партнеры, следуя той же системе, умолчали о том, что виделись со мною. Хотя, возможно, умолчания эти были не столь уж несущественны.
– А откуда мне знать, действительно ли они приходили к вам?
– Вы не слушали меня. Я ведь советовал вам: скажите им правду. Похитил я только вас, больше никого. Я сделал это потому, что пока еще не все понимаю и, честно говоря, стараюсь спасти собственную жизнь. Вам, генерал, не завладеть всем тем огромным миром, который окружает нас. Так что и для меня найдется уголок, где я смогу спокойно коротать свою жизнь, если только мне не нужно будет бояться, что в один прекрасный день откроется дверь и кто-то всадит мне пулю в голову.
– Значит, вы не тот человек, за которого я – нет, все мы принимали вас.
– Мы все меняемся вместе с обстоятельствами. Мне пришлось здорово попотеть. Миссия крестоносца – не по мне, я решил выйти из этого дела. И хотите знать почему?
– Разумеется, – ответил Бертольдье, глядя на Джоэла с любопытством и некоторой растерянностью.
– Возможно, потому, что я внимательно выслушал всех вас тогда в Бонне. А может быть, потому, что меня просто бросили на произвол судьбы. А что, если нашему миру и в самом деле нужны сейчас такие наглые мерзавцы, как вы?
– Вот именно! И иного пути нет!
– Значит, это – год генералов, не так ли?
– Нет, не просто генералов! Мы – символ консолидации, дисциплины и законопорядка. Естественно, то, что появится в результате наших усилий – международный рынок, единая внешняя политика и, что там говорить, общий законопорядок, – все будет нести на себе отпечаток нашей ведущей роли, и тогда появится то, чего недостает современному миру. Стабильность, мсье Конверс! Не будет безумцев типа выжившего из ума Хомейни, взбесившегося Каддафи или разнузданных палестинцев. Эти люди и эти нации будут сокрушены превосходящим могуществом правительств-единомышленников, их настигнет возмездие, быстрое и повсеместное. Я – военный стратег высокой репутации и заверяю вас, русские не посмеют и пикнуть, зная, что теперь нас не расколоть, мы – неразделимы.
– «Аквитания», – тихо подсказал ему Джоэл.
– Символическое название, да, именно «Аквитания», – согласился Бертольдье.
– Вы говорите не менее убедительно, чем в Бонне, – заметил Конверс. – И очень может быть, что это и могло бы сработать, но только не с теми людьми, что у вас.
– Простите?
– Вас и не нужно разделять, ибо вы уже разделены.
– Не понимаю вас.
– Позвоните, генерал, и убедитесь сами. Начните с Ляйфхельма. Скажите ему, будто только что позвонил Абрахамс из Тель-Авива и вы глубоко возмущены. Скажите, что Абрахамс собирается встретиться с вами – у него якобы есть новая информация обо мне, что он также признался, будто вместе с ван Хедмером виделся со мной в Бонне. Можете добавить, будто я сказал Абрахамсу, что он и его африканский друг – не первые, кто побывал у меня, первым был сам Ляйфхельм.
– А зачем бы мне говорить ему все это?
– Потому что вы – вне себя от возмущения. Никто не сказал вам об этих сепаратных переговорах со мной, и вы считаете подобное поведение нелояльным, а именно таковым, черт побери, оно и является. Несколько минут назад вы сказали, что моя жизнь ничего не стоит. Так вот, позвоните, генерал. Вы будете в шоке.
– Объяснитесь, пожалуйста!
